Погляжу на одежду и отправляюсь восвояси, погромыхивая пустой тележкой.
Не нравится мне все это. Как-то не по душе. И дело — не в старости.
Пеший поход
В нынешнем году, в середине февраля, поутру приехал я на автобусе в станицу Голубинскую, вышел на окраине, возле церкви и кладбища, и продолжил теперь уже пеший путь с рюкзаком за плечами.
Дорога была знакомая: много лет здесь ездил, ходил. Но всегда по теплу: летом ли, осенью. Теперь стояла зима. И путь мой лежал вначале берегом, а потом замерзшим, заснеженным Доном: от Голубинской станицы к хутору Малоголубинскому, а потом — к Большому Набатову, где ждали меня к обеду ли, к ужину — как доберусь.
А мне спешить было некуда. На то и пеший поход. Тем более что день поднимался светлый, солнечный. И первый же прибрежный курганик ли, холм остановил меня своим необычным видом. Зимнее солнце поднялось невысоко над задонским лесом, и в лучах его курган сиял переливчатым многоцветьем. Ночь была мягкой, утро приглядное, с куржаком да инеем на деревьях, высоких травах. Но такого сияющего многоцветья не приходилось мне прежде видеть. Прибрежный холм светил, переливаясь огнями волшебными. Зрелище словно неземное.
Поглядев, удивляясь и радуясь, стал я взбираться на курган, чтобы понять, в чем разгадка такого чуда. Иней, куржак ли просто искрится. А здесь — другое, и оно оказалось простым. Стоило лишь на холм подняться, прилечь, внимательно приглядеться. На склонах, на обдутом ветрами темени кургана сухая полынь не только заиндевела игольчатой белью, но в малых развилках-веточках держала крохотные, тонкие, будто слюдяные, пластинки льда. Эти малые “зеркальца” и отражали солнце, переливаясь, сияя. Их было много и много. Зимний утренний праздник, какой редко увидишь. Он и длится недолго. Повезло мне уже на первых шагах. А впереди еще долгий путь: береговая дорога с единственным машинным следом. Люди здесь редко зимой ездят, а пешком и вовсе не ходят.
Недолгий путь посуху до глубокой Зимовной балки. От нее берег круто вздымается к Городищу, к Стенькину кургану; там нынче гибельные переметы, снега и снега, не пробьешься. Надо сворачивать на лед, Доном идти, замерзшей рекой. Слева — крутой обрывистый берег, справа — займищный лес в зимнем индевелом молчании. Вот и пойдем потихонечку. Куда в этой жизни спешить...
В поселковом моем житье-бытье, в нехитрых обыденных походах: в магазин ли, к базару, к донскому берегу или просто за новостями — из года в год, привычно уже, слышу один и тот же вопрос:
— Чего не на колесах, не на машине? — И тут же сочувственные догадки: — Поломалась? Или бензин дорогой?
Отвечаю тоже привычно, с усмешкой:
— Ноги еще, слава богу, носят. Ехал бы на машине, так мимо пролетел. Не поздоровались бы, не погутарили.
Одни меня понимают, другие не очень. Хотя в ответе моем — никакого лукавства.
При нужде сажусь я за руль. И тогда порою встречные машины мне посигналят или фарами мигнут: называется — поздоровались добрые люди. Но кто они? Разве успеешь разглядеть?
Старинный приятель мой, калачевский житель, — завзятый рыбак и любитель задонских походов, поездок на своей малютке “Оке” как-то мне посоветовал:
— Тебе тоже нужно именно такую машину, “Оку”. Во-первых, она быстро не едет, а во-вторых, низко сидит, каждую травочку видать.
— А еще лучше пешком, — ответил я.
В свое время, по молодости, пешим походом прошел я в Задонье многие и многие версты. Еще стояли живые хутора Евлампиевский, Найденов, Теплый, Осинологовский да Липологовский, Большая Голубая. В летнюю пору, с ночевьем где-нибудь в приютном месте, возле родника. Многое из тех походов помнится и теперь: могучий, сияющий в солнце, рокочущий водопад Фоминколодского родника; речка Голубая, ее светлые галечные журчливые перекаты да тихие омуты; просто — степь, и просто — полевая дорога; долгий багровый закат и августовская, уже прохладная ночь в сиянии звездных огней.
Позднее поколесил я по миру: Европа да Азия, в Африку заглянул, добрался до Америки.
Но в памяти от тех давних поездок осталось немногое. Смутно, почти стираясь, помнятся большие города, друг на друга похожие. Намного яснее вспоминаются городки невеликие, улицы которых мерил ногами: американские Санта-Фэ да Таос, Пенне в Италии, где ноябрьским ясным днем пил кофе на просторной веранде. Рядом цвели розы. Вокруг зеленела долина, уходящая к морю. И совсем близко вздымались к небу горные заснеженные вершины. Это — в ясной памяти. И там же прогулка к храму вверх и вверх по узким улочкам, одна из которых носит имя Данте Алигьери. На тесаных каменных ступенях храма
