неэвклидовой геометрии.
С ИСТОЧНИКА ЖИЗНИ
Вымыслу я предпочитаю отделку фактов, но, задавшись сочинением рассказов, выдумывал, как мог, комбинируя литературные мотивы с материалом собственного опыта. Об истории создания одного сюжета я поведал в предисловии к книжке «НРЗБ. Allegro mafioso» (М., ОГИ, 2005):
Упреки в литературности меня доехали. Игорь Мельчук, лингвистический гений, но ненавистник всего гуманитарного <…> сказал: «А про жизнь ты написать можешь <…>?»
Это был вызов, хотя, как на бумаге делается «жизнь», в общем, известно. Я работал всю ночь и на следующий день предъявил ему «Жизнь после смерти»...
Ладно там, Мельчук меня одобрил, — что он понимает?!. <…> Из Монтерея позвонила теща и стала допытываться <…> все ли живы-здоровы. Оказывается, в этот день рассказ вышел в «Новом русском слове», она прочла и забеспокоилась о дочери.
Кстати, без интертекста не обошлось и тут. Одна знакомая обвинила меня в плагиате из «Дела корнета Елагина». Этого рассказа я не знал (клянусь!), срочно прочел и вздохнул с облегчением: он был вялый и тянулся бесконечно, как тянутся только взятые из жизни.
В этой похвале выдумке все рассчитано: и опускание наивного Мельчука, и эстетски превосходительный тон, и финальный пинок документалисту Бунину. В общем, с умным человеком поговорить приятно.
Но вот книжка выходит, и я дарю ее своему новообретенному кузену Юре. Новообретенному — потому что после смерти моего отца мама рассорилась с его семьей (мне был всего год), и я вырос, практически не зная ни деда, ни теток, ни двоюродного брата. Лет пять назад Юра разыскал меня по Интернету, и мы наконец встретились. Оказалось, что мы одного возраста и роста, а в остальном очень разные. Тем поразительнее было обнаруживать сходства. Так, в одно и то же лето (1970 года) каждый из нас купил складную польскую яхту «Mewa» с трехслойным днищем и поддувными бортами.
Помимо прочего, Юра — заботливый хранитель семейного предания, знающий о моем отце — своем дяде — гораздо больше, чем я. Он показал мне документы, фотографии, родословное древо. По поводу «Жизни после смерти» объявил:
— Это ты рассказал историю своего отца.
— Да нет, там же в предисловии сказано, как я все это придумал нарочно, чтобы...
— До твоей мамы у Константина Платоновича было еще две жены, впрочем, тогда браки не регистрировались. Как ты знаешь, он состоял на учете в психдиспансере, но считался практически нормальным. Однажды они с первой женой задумали двойное самоубийство, которое кончилось именно так, как ты описал, — ее смертью. Его вызывали, допрашивали, отпустили. Разумеется, он не любил об этом рассказывать, и возможно, твоя мама ничего не знала.
...Две недели назад мне стукнуло 68 [3] . Отец умер (утонул), когда ему было вдвое меньше — 34, мама — полвека назад (в 50), мой отчим («папа») — сравнительно недавно, в 93 с половиной (прожив после маминой смерти ровно столько же, сколько до). Он хорошо помнил обоих, но рассказывал скупо. В результате я знаю о них катастрофически мало.
И вдруг оказывается, что где-то во мне все это закодировано, надо только внимательнее читать собственные рассказы. А ведь среди них есть и вольная фантазия о мамином прошлом («Дачники»), кончающаяся признанием, что я уже который год не решаюсь разобрать корзину с родительской корреспонденцией 30-х и 40-х годов. Может, пора заглянуть — и убедиться, что я уже и так все описал?!
САРДЕЛЬКИ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ
Одним из ранних и навсегда запавших в душу знамений оттепели был открывшийся году в пятьдесят четвертом чешский ресторан «Пльзень». Все чешское, польское, венгерское, да даже и эстонское, играло в те времена роль первых ласточек новизны, еще соцлагерной по форме, но уже европейской по содержанию.
«Пльзень» располагался в ЦПКиО — Центральном парке культуры и отдыха им. Горького, рядом с Крымским мостом. Фирменным блюдом там были шпикачки
