Да, назвать этого молодого человека однобоким или малоинициативным никак было нельзя. Он пылал и рвался к свершениям. И вскоре судьба подвергает его первому испытанию на прочность. В 1901 году студенты Киевского университета большой компанией высказывают публично недовольство не только тем, как их учат, но и вообще порядками в стране. По приказу министра народного просвещения Боголепова 183 из них немедленно арестовывают и отдают в солдаты. Тогда взрывается студенческая масса по всей стране и, конечно, в первопрестольной столице — Москве. Студенческую сходку созывают в Московском университете, она заканчивается тем, что к университету власти стягивают войска, закрывают все входы, кроме запасного — во двор. Туда по железной лестнице препровождают всех участников незаконной акции и заточают сначала на двое суток в Манеж, а затем под конвоем со штыками на изготовку ведут в Бутырскую тюрьму, где удерживают в течение двух недель. Так Четвериков в первый раз в своей жизни оказывается за тюремными запорами.
Но последующие три года в университете он учится прекрасно, выходит в число лучших на курсе (через год профессор М. А. Мензбир распорядится напечатать его дипломную работу на немецком языке в виде отдельной книжки).
Однако и «вольнодумство» его не покидает. Недаром студенты избирают его единственным представителем 4-го курса в пока еще разрешенном властями, но вовсе ими не приветствуемом «Студенческом органе», который пытается руководить университетской жизнью. А тут придвигаются по времени поражение России в войне с Японией, позорный мир, экономические неурядицы, нагнетание страстей в широких слоях русского общества. То тут, то там вспыхивают бунты, забастовки рабочих, недовольства интеллектуалов. В общем, подходит к апогею русская революция 1905 года. Сначала возникает Стачечный комитет железнодорожников, потом он трансформируется во Всероссийский стачечный комитет 1905 года. Члены «Студенческого органа Московского университета» откомандировывают Четверикова в этот комитет, ведущий страну к революции.
Особое внимание в своем рассказе он уделил тому, как еще до того, как был созван Всероссийский стачечный комитет, многими в стране была осознана непоследовательность властей после издания царского Манифеста 17?октября, даровавшего лишь на словах политические свободы. Он рассказывает, как убийство Баумана в Москве на следующий же день после публикации Манифеста, а затем расстрел демонстрации студентов у Манежа показали, что никаких свобод на самом деле царем «даровано» не было. Поэтому революционные настроения продолжали шириться, и возник Стачечный комитет. Этот рассказ существенен, потому что он передает атмосферу общества в тот момент, передает не фразами поздних пропагандистских и часто принципиально неточных советских агиток, а глазами непосредственного участника этих событий.
Хочу в связи с этим отметить позорное примечание в томике работ Четверикова, изданном в 1983 году, где «Мои воспоминания» были напечатаны. Этот комментарий был взят из публикации В. В. Бабковым отрывков из четвериковских воспоминаний в журнале «Природа» и содержал следующие фразы: «Речь идет о московском Стачечном комитете, созданном в разгар Октябрьской политической стачки. Но в нем преобладали либералы, эсеры, меньшевики. В результате после Манифеста 17 октября комитет обратился к рабочим немедленно прекратить политическую забастовку. В связи с этим большевики вышли из комитета. По их призыву рабочие собрания стали выражать недоверие Стачечному комитету и принимать решения о всемерной поддержке Московского Совета рабочих депутатов» («Природа», 1980, № 12).
Особенно лживо это примечание звучит после истории, приведенной на следующей странице воспоминаний. По поручению Стачечного комитета Четвериков был направлен в Лефортово на Московский стеариновый завод для организации и проведения там забастовки. «Когда я туда пришел, там уже орудовал эсер. Но справиться с ним не представляло никакого труда.
Я проводил
Основываясь на четвериковских воспоминаниях, можно усомниться в правдивости пропагандистских баек про Комитет рабочих депутатов.
Огромную историческую роль играет тот раздел воспоминаний, где Сергей Сергеевич рассказывает о приходе Ф. И. Шаляпина на заседание Стачечного комитета и о стихийно организованном концерте великого певца перед членами Комитета. Важен рассказ о том, как в начале декабря 1905 года правительственные войска расстреляли здание училища Фидлера, в котором тогда собрались члены Комитета.
В целом этот раздел казался мне очень важным. Искренняя и продуманная вовлеченность сына миллионера в революционную деятельность, причем на столь высоком — общенациональном — уровне, казалась мне, воспитанному на материале советской пропаганды о семьях «буржуев», почти невероятной. Этот рассказ от первого лица противоречил ходульным утверждениям советской прессы о моральном климате в среде богатых людей.
В те дни, когда Четвериков диктовал мне воспоминания, мы однажды остались в комнате вдвоем, и я спросил его, к какой из революционных партий он был бы ближе всего, существуй они в сегодняшние дни. Он задумался. Тогда я конкретизировал вопрос и спросил более прямо: соответствуют ли его мировоззрению большевистские взгляды сегодня? Он без задержки дал мне отрицательный ответ и потом добавил, что, пожалуй, меньшевики были бы ему симпатичнее.
Когда я закончил записывать воспоминания, был уже конец августа. Я улетел в Москву, взяв с собой все 130 страниц рукописи. В сентябре и первых числах октября я несколько раз ездил в МОИП и пытался выяснить, не меняются ли планы редакции относительно подготовки к переизданию четвериковской работы. Все пока шло по плану, и я об этих походах сообщал Сергею Сергеевичу.
В начале октября он написал родной сестре Марии Сергеевне в Швейцарию письмо с такими строками: «А вот чем я был занят последние две недели, ты ни за что не догадаешься… Диктовал „Мои воспоминания” — школьные годы и университет. Один мой знакомый здешний студент много раз приставал ко мне с этим предложением. Сначала я отнекивался, а потом, больше из озорства, решил попробовать. И представь себе
