«Как и большинство русских людей, — писал автор коллективного письма С. И. Четвериков, — мы ныне полагаем, что самодержавие на Руси не должно отождествляться с правом царевых слуг в своих действиях не считаться с мнением и желанием народа».
В 1911 году министр Кассо ввел санкции против профессуры и студентов Московского университета. Ректор и огромное число профессоров университета покинули тогда это учебное заведение; имя Кассо навсегда вошло в историю с отрицательным знаком. С. И. Четвериков вместе с А. И. Коноваловым и профессором С. А. Котляревским собрал в то время подписи 66 ведущих московских деятелей (не только интеллектуалов, но видных заводчиков и биржевиков) под открытым письмом с протестом против репрессивной политики правительства по отношению к профессуре. «Плохую услугу оказывает общество правительству и стране, когда своим молчанием дает правительству повод думать, что за ним моральная поддержка страны», — говорилось в письме, составленном Четвериковым и опубликованном в газетах.
В 1915 и в начале 1917 года ему предлагали стать министром торговли и промышленности, но оба раза он войти в правительство не согласился,
оставаясь деятельным руководителем Московского торгово-промышленного союза. В годы Первой мировой войны он лично собрал огромную сумму денег?— 1,3?млн. рублей для помощи увечным воинам, пострадавшим в военных действиях. Эта акция снова вывела его имя в число наиболее почитаемых в стране.
Когда большевики захватили власть, они арестовали Временное правительство и в их числе друзей Сергея Ивановича — А.?И.?Коновалова и С.?Н.?Третьякова и заточили их в Петропавловскую крепость. Узнав это, Четвериков отправился в Петроград, уговорил нескольких видных промышленников составить депутацию в Смольный и, придя с ними туда, потребовал от новых властителей освободить невинных узников. Видимо, аргументы, выложенные большевистским руководителям членами депутации, были весомыми, и обоих министров власти выпустили из заключения, и те быстро покинули пределы России. Но простить Четверикову его смелость большевикам сил не хватило.
В 1918 году семидесятилетнего Сергея Ивановича впервые арестовали и поместили в тюрьму, в начале 1919 года его заточили в камеру смертников на Лубянке, его ожидал расстрел. На Западе началась мощная кампания в его защиту, и большевистские власти сначала долго держали его в заточении, а в 1922 году услышали призыв Марии Сергеевны Четвериковой — дочери потерявшего все миллионы стареющего промышленника и общественного деятеля,?— освободили его и отпустили из страны. Он скончался в Швейцарии в 1929 году.
Таким был жизненный путь отца великого русского генетика Сергея Сергеевича Четверикова. Из чтения воспоминаний отца, его писем и статей мне стало ясно, откуда брали начало и столь яркие способности сына, и интерес к революционному переустройству мира, и исключительная жажда жизни. Такой была необычно интеллектуальная и патриотическая среда, в которой формировался характер сына миллионера.
Совместное орание
Свои воспоминания Сергей Сергеевич дополнил еще одним, более кратким, но важным текстом. Он продиктовал мне несколько страниц о своем замечательном семинаре, сыгравшем колоссально важную роль в развитии биологии в России. Речь идет о семинаре, на котором он со своими ближайшими учениками в кольцовском Институте экспериментальной биологии разбирал досконально наиболее значимые публикации мировой научной прессы. Теперь, по прошествии более трех четвертей века с момента его возникновения, можно говорить об уникальной роли этого семинара в русской науке, потому что на его заседаниях Четвериков обучил и воспитал ученых, внесших важный вклад в становление и развитие российской генетики, цитологии, биологии развития и популяционного учения, — Б.?Л.?Астаурова, Е.?И.? Балкашину, Н.?К.?Беляева, С.?М.?Гершензона, П.?Ф.?Рокицкого, Д.?Д.?Ромашова, Н.?В. и Е.?А.?Тимофеевых- Ресовских и С.?Р.?Царапкина.
В то время, через 6?—?7 лет после Октябрьского переворота, большевики уже сумели отторгнуть Россию от Запада, иностранные научные журналы практически в страну не поступали либо приходили с задержкой, личные связи были разорваны. Страна отгораживалась от мировой науки. Понимая, что нет науки без ясного осознания того, что делают сейчас коллеги по всему миру, Сергей Сергеевич старался прежде всего развить у своих ближайших учеников не просто понимание того, как важно следить за текущей мировой литературой, но научить их искать и находить в работах коллег главное, то, что составляет квинтэссенцию научных поисков. Генетика тогда развивалась мощно, надо было не отставать, следить за этим ростом, быть на уровне.
Поскольку важные статьи выходили в разных странах, никаких поблажек касательно знания иностранных языков быть не могло: надо было читать и на английском, и на немецком, и на французском, и даже на итальянском языках. Конечно, требуя этого от своих питомцев, учитель взваливал новую ношу и
на свои плечи: теперь ему приходилось сначала выискивать в дошедших чудом до России журналах те публикации, которые следовало поручать для докладов, а затем выкраивать время на то, чтобы засаживаться вместе с каждым из будущих докладчиков и помогать им читать подчас на незнакомом языке нелегкие по сути своей тексты.
Но как это воспитывало участников семинара, как поднимало их в собственных глазах по завершении, казалось бы, невозможного дела! Недаром позже Тимофеев-Ресовский и некоторые другие ученики Сергея Сергеевича вспоминали важность избранного их учителем подхода. Благодаря ему они входили в круг идей настоящей мировой науки, а не разговоров о ней кого-то извне.
