Бдит протуберанцем
Римлянин безгрешный
Над земным романцем.
Сплошь в огне огромном
У него зеницы,
Чтоб и в вероломном
Сердце — жечь, искриться…
Чтобы за живое
Брать, чтоб острый локоть
Зеркало кривое
Мог с утра раскокать.
А чтоб — недоспелый —
Фрукт не пал до срока,
Ангел пышнотелый
Подпирает с бока.
Герой
Кажется, этот корабль сам не туда плывёт.
Капитан обманут. Он четвертые сутки пьёт.
И помощник болен морской болезнью, и всех мутит.
И огромная рыба над мачтой во тьме летит.
Вся команда на нервах, сорвана с якорей:
где-то спутали звездную карту с картой семи морей,
и теперь, если верить лоцману, дымящему не спеша,
то ли они у чёрной дыры, то ли — у Золотого Ковша.
Ах, они и сами вдруг позабыли, кто там зафрахтовал
этот белый корабль — крутанул со властью штурвал, —
надо бы выяснить, что это за сюжет и кто виноват,
Одиссей ли тут, Иона ль, Колумб, Синдбад?
Что за птицы с женскими лицами, облака и тут же — киты.
Ходят волны большими стаями, разевают рты.
Но язык их — греческий ли, испанский — понятен, и — всё одно:
как бы ни было, а герой спасётся, корабль же уйдёт на дно.
