Белый потом не раз вспомнит строфу из блоковского стихотворения «Верю в Солнце Завета» (1902):
Все, дышавшее ложью,
Отшатнулось, дрожа.
Предо мной — к бездорожью
Золотая межа.
Примечательно, однако, как он ее цитирует в главе о шахматовских днях:
Но ведет к бездорожью
Золотая межа.
Для Блока же нет категоричного «но» между этапами его пути. Бездорожье — нормальное, естественное состояние. Это свобода, без которой самое дорогое прошлое может обернуться ложью.
Заходит в Шахматове разговор о Брюсове, и опять возникает противоречие. Для Белого Брюсов при всей «двусмысленности» его облика — «мэтр», «вождь», точка отсчета. А Блок вдруг огорошивает таким приговором: Брюсов не маг, а математик.
Приговор-то не окончательный, и через три с небольшим месяца Блок, даря былому магу свою первую книгу, с полной искренностью надпишет:
Законодателю русского стиха,
Кормщику в темном плаще,
Путеводной зеленой Звезде.
Глубокоуважаемому
Валерию Яковлевичу Брюсову
В знак истинного преклонения…
А внутри книги — три эпиграфа из Брюсова. И к первому разделу «Неподвижность», вслед за эпиграфом из Владимира Соловьева, и к третьему разделу «Ущерб»:
Мой факел пальцы мне обжег.
Завесой сумерки упали.
В бездонном мраке нет дорог.
В этих строках — близкий Блоку мотив бездорожья, поиска нового пути во мраке. В целом же, усвоив брюсовскую «математику», получив полезный урок образной и стиховой техники, Блок открыл собственную магию, и теперь пришло время оттолкнуться от «законодателя» и «кормщика», плыть иным
