смежные комнаты, совмещенная с уборной ванная и небольшое помещение без окна, которое, предполагалось, будет служить «буфетной», а служило кухней, во всяком случае, там были установлены газовая плита и раковина. Еще было даже несколько маленьких коридорчиков, соединявших разные помещения. Был и балкон, довольно просторный. В этой совсем небольшой по любым меркам квартире было девять дверей, так что в любое помещение можно было проникнуть через два соседних — для гостиничного номера это было бы, наверное, очень удобно. Для семьи, в которой ее реальный глава думает прежде всего о «престиже», это было зато очень красиво. Внутри подъезда квартиры были если и не в точности одинаковыми, то, во всяком случае, одного уровня. А в другие подъезды мама «принципиально» не заходила. Не была она ни с кем знакома и в нашем подъезде, просто буквально ни с кем — не была ни разу даже в соседней с нами квартире, где жила семья девочки, с которой я много лет сидела за одной партой.
Мама взглянула на новую квартиру только раз и тут же дала согласие. Как будет в ней располагаться наша не маленькая и не однородная семья, думать было решено после переезда. Ключевой вопрос был решен однозначно: «дальнюю», примерно двадцатиметровую комнату, куда попадаешь из «ближней» и откуда, через другую дверь, попадаешь в ванную, решено было сделать родительской спальней (по старому проекту, гостиницы, она тоже была спальней). Мебель для спальни, между прочим, уже была заказана на одной из фабрик папиного ведомства — больше мама решила не жить с «бирочками», хотя временно часть мебели и взяли из того дома, но только чтобы от нее избавиться. Дальше все становилось сложнее. В оставшейся большой, двадцатичетырехметровой «передней» комнате надо было не только разместить жить и учиться двух подрастающих «разнополых» детей и их няню, больную и заслуженную, но и отвести парадное место для ежедневных трапез (кухни ведь считай что не было) и приема гостей (в их роли должны были выступить все те же участники «складчин», удачно заведенных в Доме на Набережной). В общем-то, это было нереально. Но наша мама была не из тех, кто пасовал перед такими трудностями. Решение было найдено молниеносно, в конце концов, все перемены вместе уместились в те пять месяцев, что я пролежала на ул. Грановского. Какое решение? Да вы, наверное, уже догадались: было решено «отселить» Марфушу...
Была причина — я ее только что изложила, — нашелся и повод . Да ведь он и правда был — Марфуша страдала серьезным легочным заболеванием (скорее всего, это была эмфизема, то есть обызвесткование легких). Как же она может жить в одной квартире с детьми?! Как она жила раньше не только в одной квартире, а в непосредственной ежечасной близости и с каких пор и где она жила с нами в такой близости, больше не обсуждалось. Марфуша на самом деле уже и в той квартире была «мозолью» на мамином престиже. В своих вечных старушечьих кофтах (Марфуша когда-то купила чуть ли не целую штуку черного сатина в белую точку и по мере снашивания предыдущей справляла себе новую, точно такую же кофту со стоячим воротничком и буфами у плеч), с примочками на голове и повязками на пояснице, она совсем не вязалась с привычками того дома и его обитателей. А нужды в ней, в общем-то, уже не было. А что дети ее любили больше всех на свете, так дети вырастут и поймут...
Сама Марфуша все поняла первой. И сформулировала — по-своему, но четче некуда. «Просто я твоей матери стала не к носу кушинчик», — сказала она, утирая мои слезы, когда Юра сдержал слово и привел меня к Марфуше на Шаболовку, в ее отдельные апартаменты — мрачную каморку в одноэтажном домишке, затерянном среди таких же, как он... Она горевала, скучала, но маму не винила — мама была главная любовь ее жизни, ее первое дитя. Может, пришло время рассказать об этом.
Начало ее истории теряется вдали... Я рассказывала, что мой дедушка, Иван Константинович Дагаев [13] , петербургский адвокат, поставил моей двадцатилетней бабушке, своей жене, родившей ему к тому времени уже вторую дочь (и не уберегшей первую), ультиматум: или она растит ребенка, или, если бабушка ослушается и уедет в Москву учиться, он уходит. Бабушка ослушалась, дедушка ее оставил, а мама, совсем малышка, осталась на попечении своих деда и бабушки, живших всю жизнь в Рыбинске. Дед мамы, Павел Сергеевич Цыганков, был Севастопольский Герой. Это был официальный статус, в отставке после Крымской кампании он получал от царя 100 рублей пенсиона (деньги по тем временам бешеные!). Жена его, мамина бабушка, Маргарита Адольфовна (фамилию она, конечно, носила по мужу, Цыганкова), была урожденной немкой, как следует разговаривать по-русски не захотела выучиться, что нисколько не мешало ей держать в Рыбинске многоквартирный, чуть ли не шестиэтажный, дом, приносивший немалый доход. (Мама рассказывала, что квартиру в этом доме снимала долгое время семья будущего поэта Льва Ошанина и тот в нежном возрасте делил с мамой детские забавы.) Кроме моей бабушки, Марии Павловны, были у этой уважаемой четы еще дочь Нина Павловна и сын Сергей Павлович (по возрасту не берусь их расположить, да и о судьбе их очень мало что знаю). Было у семейства и небольшое именье Кстово, ниже по Волге, где-то ближе к Нижнему. Туда семейство пароходом отправлялось летом. В общем, ничего так жили, неплохо. Ну, дочь, моя бабушка, строптива оказалась и уехала в Москву учиться, зато девочку оставила, на радость своим родителям. Девочка росла красавицей и умницей. Этой девочке, моей маме, названной неукротимым кавказцем Тамарой, исполнилось десять лет в ... 1917 году.
Ну и все. Дальше завертелось все так, что мне теперь ни за что не разобраться, знаю только отдельные эпизоды. Эпизод первый — приезд в Рыбинск отца ребенка, теперь уже московского адвоката. Девочка-красавица не узнала своего батюшку с лицом кавказской национальности (она, надо сказать, и ничуть не была на него похожа), это его впечатлило до самой последней степени. А Иван Константинович, мы знаем, был крут на расправу и скор. Ни с кем ничего не обсуждая и не советуясь, он в одночасье забрал свою красавицу дочь и увез в Москву, сообщив только на прощанье онемевшим бабушке с дедушкой, что даст ей надлежащее воспитание и образование.
В Москве дед занимал просторную квартиру в бельэтаже «богатого» дома на Плющихе, там же располагалась и приемная, где он вел свои адвокатские дела. У входной двери, по обе стороны от нее, красовались, однако, две медные таблички (я их однажды в жизни видела). На одной значилось: «И. К. Дагаев. Адвокат. Частный прием», на второй: «А. В. Дагаева. Дантист. Частный прием». Вот те и на! Дедушка оказался женат! Наверное, серьезному юристу не стоило больших хлопот «заочно» развестись со своей первой женой. Да какие сложности! Он обвинил ее, и справедливо, в ненадлежащем исполнении своих материнских обязанностей. Да и то сказать: когда Иван Константинович появился с инспекцией в Рыбинске, маме уже было десять лет, а учились в университете и тогда не более пяти. Когда мама оказалась в Москве, ей так же по суду было определено «проживание с отцом», и о матери долгое время никто не поминал. Зато была мачеха.
Мачеха оказалась настоящей, то есть злой. Для этого у нее было по крайней мере две серьезные причины. И это не считая того, что муж не только не спросил ее согласия, привезя в дом
