И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей
напоили меня уксусом.
(Пс. 68: 22)
Революция, о которой идет речь, — образовательная. Ее еще называют «долгой», рассчитанной на десятилетия. Обычно с понятием «революция» ассоциируется нечто «громкое» и более или менее скоротечное (таковы политические революции); но вообще-то, по определению толкового словаря, революция есть «коренная перемена, переход от одного качественного состояния к другому», а подобная перемена, подобный переход могут совершаться на протяжении длительного времени и без драматических потрясений, вроде буйства уличных толп, массовых казней etc.
И, я надеюсь, понятно, что революция в школьном деле не есть просто «отраслевая революция» (типа, скажем, «революции в рыбоконсервном деле»), что она призвана изменить лицо нации.
«Спекуляция на понижение»
В конце 80-х — начале 90-х годов внимание всей планеты было приковано к нашей стране, к тому, что вначале получило скромное имя «перестройка», а на деле оказалось чем-то похожим на грандиозный обвал казавшихся незыблемыми горных кряжей. Кончился в России «век коммунизма»; блуждающий призрак Карла Маркса, в оны дни обретший у нас свой «дом» и место в красном углу (где ему, впрочем, велено было сидеть смирно и пореже открывать рот), был наконец-то выставлен за дверь. Наличие некоторого числа сохранившихся приверженцев не может, как я полагаю, поставить под вопрос употребленную мною метафору.
И мало кто заметил, что в те же самые годы призрак старого Мавра, напитавшись молодой кровью, устремился к новой цели — завоеванию американских университетов, а через них и американской школы в целом [1] . Только это был уже преобразившийся Мавр, а точнее, преображенный — усилиями тех, кто назвал себя неомарксистами.
И американские университеты в считаные годы пали, не выдержав дружного натиска «сменщиков», взломавших круговую оборону старого профессорско-преподавательского состава. Эти «сменщики» были повзрослевшими участниками студенческих безумств, поразивших в конце 60-х — начале 70-х годов не только Америку, но и Европу [2] ,и хотя по видимости они «образумились», что можно было бы заключить уже из того, что выбрали-то они все-таки академическую карьеру, что-то существенное из опыта бурных лет они сохранили, что-то переосмыслили и постарались пронести intra muros (внутрь университетских стен) и через посредство университетов «провести в жизнь».
Безумства конца 60-х тогда же назвали культурной революцией. Помню, в те годы один из консервативных критиков, перефразируя известную реплику герцога де Лианкура [3] , утверждал, что это всего лишь бунт, а не революция и, когда дым коромыслом развеется, «все встанет на свои места». На самом деле уже с того моментачто-то существенное изменилось в атмосфере общества и его культуры. Но только двадцать лет спустя, когда обновленный педагогический корпус приступил к методической реализации некоторых из тех идей, что воодушевили (или, если угодно, сбили с панталыку) студенческую вольницу конца 60-х, стало возможным с уверенностью сказать, что «революция продолжается», только теперь она вступила в иную фазу — «тихую», «долгую».
Это на первый взгляд вольница — раскованная, непредсказуемая, скабрезная, инфантильная, мистическая — явила собою торжество спонтанности без границ. В тени остались те, кто «научил» молодых людей спонтанировать . Главную роль среди этих учителей сыграли неомарксисты.
Следует пояснить — для тех, кто не знаком с данным предметом, — что такое неомарксизм. Начало ему положили еще в 20-х годах итальянец А. Грамши и венгр Г. Лукач (оба — члены коммунистических партий). Они справедливо указали на односторонность Марксова учения: нельзя рассматривать экономические отношения в отрыве от целокупности существующих в обществе отношений и связей; каковая целокупность ближе всего определяется термином «культура». Но отсюда они сделали вывод, что «освобождение» пролетариата немыслимо без разрушения культуры, квалифицированной ими как «буржуазная».
Дальнейшее развитие неомарксизм получил в 30-е годы в работах теоретиков так называемой Франкфуртской школы — М. Хоркхаймера, Т. Адорно, Г. Маркузе и некоторых других; большинство из них перед Второй мировой переехали в США и дожили до «смуты» конца 60-х, в которой непосредственно поучаствовали. У «франкфуртцев» выделим две основные новации. Первая из них состояла в переоценке в сторону понижения роли пролетариата; основываясь на опыте Германии и СССР 30-х годов, «франкфуртцы» пришли к выводу, что пролетариат не может быть движущей силой истории, ибо представляет собою такую же «косную» величину, как и буржуазия. Подлинными носителями «нового сознания» (равно как и «новой чувствительности») и, следовательно, реальными агентами мировой революции являются люди богемы, студенты, расовые меньшинства, наконец, разного рода маргиналы, вся та публика, которую Маркс презрительно называл piliers d’estaminets (завсегдатаями кабачков).
