Новый Мир ( № 6 2009)

открыл бы глаза на дно и пошёл ко дну

посмотреть как совсем и совсем почти навсегда

полегла страна во всю свою ширину

там темно и такие бульбочки изо рта

искря и потрескивая как плохой контакт

выплывают на волю пока говоришь слова

а когда уже слов совсем больше нет почти

там включают свет сосчитавши до десяти

бьют под дых и зачитывают права

 

Поэтическая позиция Месропяна в итоге этого синтеза приобретает стоические черты, что в новейшей словесности весьма распространено в качестве внутренней авторской задачи, но редко удается осуществить.

 

Владимир Тарасо в. Догадаться до души. Стихотворения. М., «Новое литературное обозрение», 2008, 120 стр. («Поэзия русской диаспоры»).

Сборнику израильского поэта Владимира Тарасова предпослано предисловие Михаила Генделева (один из последних текстов Генделева, как я понимаю). Он любил говорить о том, что русскоязычная поэзия Израиля — не русская поэзия; здесь он также пишет о принципиальных отличительных чертах, выделяя пять пунктов: «по поэтике, тропике и сюжетике», «словарю», «адресату», «культурному подданству» и, наконец, «по самоидентификации». Вопрос этот спорен, хотя сама постановка его вполне закономерна: почему бы, собственно, не считать отдельные пространства диаспоры независимыми литературами, несмотря на единство языка (тоже, впрочем, изменяющегося), подобно алжирской или квебекской, австралийской или австрий­ской литературам, которые рассматриваются самостоятельно, несмотря на принад­лежность к пространствам французского, английского, немецкого языков?

«Мне вот кажется, что понимать Тарасова не обязательно, а может быть, и невозможно — там, как и в случае Моцарта, и понимать-то особенно нечего», — пишет Генделев. Несмотря на известный парадоксализм покойного поэта, в вышесказанном есть зерно истины. Действительно, стихи Тарасова поражают не столько семантикой или структурой, сколько энергией, самим накалом поэтиче­ского говорения. Страстные монологи, составленные из обрывков реакций и жестов, отдельных мыслей или фиксированных обстоятельств окружающего мира, преобразуются в феерическое шоу с единственным участником — тарасовским лирическим героем. Осколки речи переплетаются, образуя причудливый узор:

 

ни преднамерений

ни тени посягательств

со всей несметной щедростью своей

и —

перебежками ликующего чувства

силуэтом смысла

сверкнула облекаемая звуком —

ожила!

(следи за нею: расколдована!) —

она вселяется

пронизывает существо души —