Да выломайте эти треклятые клавиши,
не то я и правда пошлю кое-кого к чертовой матери!
Мне ведь, в сущности, все равно — ну или почти».
«Женщина в белом саване садится тем временем в кресло-качалку
И, набивая ледяную трубку мной и моими с’нежными сестрами
(видите? да вот же они, вот! — тут и леопардовая скромница Латония,
и изящная салатово-белая Галатея, и… — впрочем, всех не перечесть),
раскуривает.
Так на небе появляются облака.
Об их происхождении, впрочем, ни слова правды в учебниках.
Итак, облака.
Облака, в которых, как выясняется чуть позже,
Роятся целые толпы (полчища!) старух.
Клюкастых, горбатых, хромых, беззубых — голых, голодных, дурно
пахнущих.
Одна из них мерзко прищуривается и указывает крючковатым пальцем на „кукушку”: „Посмотри!” Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок. „Тут нет стрелок”, — говорю я.
Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:
„Сейчас без четверти три”. — „Ах так. Большое спасибо” [15] .
Женщина в белом саване заводит будильник.
„2.45” — вижу я светящиеся в темноте цифры.
И тут мне становится страшно. По-настоящему страшно.
Ведь это то самое время, когда мои чешуекрылые сестры,
Выполнившие п р о г р а м м у, были удалены.
В этом вся „Высшая Мудрость”, говоришь ТЫ.
„Мировая Гармония”.
„Вселенский Замысел”.
„Смысл Жизни”, кавычки.
Чьей-то. Всегда — чужой, отмахиваюсь я.
Не нашей».
…Софья Аркадьевна, то и дело поднося к глазам платок, заполняет классный журнал. Она не любит, впрочем, когда за ее трипами подглядывают. Поэтому мы, ангелы, улетаем на Курский, оставляя даму одну-одинешеньку. Тик-так, пенсия, тик-так!
Воробей к воробью
