“...К вагону, — пишет Леонов, — подошел человек в форменной фуражке и ласково сказал:
— Вагон дальше не пойдет!
Мы посмотрели на него с недоумением.
— Позвольте! Если вагон не пойдет — так поезд пойдет?
— И поезд не пойдет!
Человек в форменной фуражке любезно раскланялся, предупредив на прощание, что идут некоторые поезда, но поездка эта может кончиться тем, что многие из нас кончат свое бренное существование в рядах Красной армии”.
Каков леоновский тон, оцените! Что-де может быть гаже, чем очутиться среди красноармейцев, да еще и подохнуть вместе с ними.
Пришлось плыть на пароходе, в третьем классе: билеты на первый и второй уже были распроданы. Сначала до Устюга, оттуда до Котласа.
“А в Котласе, — сообщает Леонов, — уже стояли „коммунистические” пароходы с некоторыми из социал-бегунов во главе. Некоторые из последних заглянули на наш пароход, подумали и решили — выгнать вон с парохода!..
И нас торжественно высадили”.
“Социал-бегунами”, поясним, Леонов называет большевиков.
В Котласе путешественники с горем пополам пересели на баржу.
“Степану Григорьевичу, — рассказывает Леонов, — пришлось спать на столе — привилегированное положение в некотором роде. Настроение у нашей компании было хорошее, и, покуда мы не падали духом, на баржу бегали жители, кричали и охали бабы, не зная, куда деваться со своим скарбом, куда бежать от грядущих бедствий, щедро обещанных коммунистическими оракулами.
Легли спать. Кто где мог — там и устроился.
Один из соучастников по этому „путешествию”, также принужденный преклонить свою буйную главу на худой, ветхой барже в эту холодную, мокрую ночь, засмеялся, увидев художника Писахова на столе.
— Отпевать его, или он уже отпет?
Степан Григорьевич сквозь сон недовольно буркнул:
— „Отпетые” уезжают уже, и жаль, что не нам приходится хоронить их...”
“...Утром, — продолжает Леонов, — мы узнали, что коммунистические пароходы уже „снялись с якорей” и, может быть вследствие их счастливого отплытия к далекой Белокаменной, оставшиеся власти милостиво выдали нам по ТРИ фунта хлеба на человека <...>. Уже к прибытию нашему в Пучугу — одну из деревень, лежавших на пути нашего путешествия,?— женщины продавали обручальные кольца, подушки и драгоценности, не зная, что будет дальше”.
В Пучуге их высадили снова, они нашли другую баржу, а Писахов опять пристроился подремать на столе. “Второй стол в моей жизни!”?— пошутил он.
К вечеру опять высадились и пересели на лошадей, добрались до деревни Березняки, где встретили красноармейскую заставу, которую Леонов за чрезмерную вооруженность иронично обозвал в своей статье “громовержцами”. Из Березняков Писахов, Леонов и трое их попутчиков отправились на Пянду. Там начали искать лодчонку, чтобы доплыть до Архангельска.
На этом берегу Леонову впервые пришлось столкнуться со смертью лицом к лицу.
По реке шла моторная лодка с красноармейцами: они подплыли почти в упор и неожиданно дали залп по безоружным людям. Один, раненный?в ногу, упал, второй был сразу убит. “Пуля вошла в висок и вышла через затылок”, — констатирует Леонов в своих невеселых заметках.
Сам Леонид и Степан Григорьевич Писахов не были задеты первыми выстрелами и от греха подальше отбежали от берега.
Красноармейцы причаливать и ловить беглецов не стали, а сразу уплыли.
Писахов подхватил раненого, и они отправились в дом местного священника, о.
