М и х а и л Н а й м а н. Осень of Love. СПб., «Азбука-классика», 2008, 240 стр.
Эта книга написана человеком, который побывал в мире, неизвестном, я почти уверен, ни одному из читателей этого номера журнала. За месяц до призыва в росармию автор и герой книги (1973 г. р.) получил гостевую визу в Англию, поступил в Сассекский университет и обязан был так «держаться» примерно лет десять. Он и «продержался» — застряв в загибающейся, умирающей тусовке английского Брайтона, где заповеданная «революцией цветов» проповедь любви давно и прочно вытеснилась наркотиками и разбоем. Тихое, почти репортажное заключение всего повествования, как ни странно, возвращает нас к началу этого сборника из десяти рассказов.
Сначала из финала: «А Хана впала в кому. Когда пришла в себя, оказалось, что она потеряла память. Сейчас она живет с родителями и ей приходится заново учить слова. Друзья, которые ее навещают, говорят, что она очень напоминает ребенка. Миша уехал в Америку и попытался начать заново, но, не выдержав последствий наркотиков и давления взрослой жизни, закончил в психиатрической лечебнице».
А в начале — он смотрит на своего пьяного друга Скотти, в которого он всегда почему-то верил, и наконец-то видит просто скота. Но сколь же неожиданно окончание этого первого рассказа: «И Миша оказался полнейшим разочарованием. Миша больше всех». Это о себе.
Рассказы «такого Колфилда девяностых годов» — никого не спасающего.
Инопланетный язык инопланетного человека. Мне легко говорить: я знаю, что все здесь — правда, пусть и транслированная неизвестному читателю художественным, так сказать, методом. А тому, кто не знает Мишу Наймана, — тому следует начать с рассказа «Таня». Это долгий разговор с пожилой русской художницей, дочерью знаменитого советского дипломата (книга посвящена «Тане Литвиновой»), которая иногда разрешает Мише ночевать у себя в мастерской.
Мне очень хотелось бы рассказать, почему, я думаю, Миша все-таки выжил и в этом адском раю. Но — не стану. Тут всё — между слов, оно мерцает в этих то отталкивающих, то притягивающих сюжетах о молодых людях, ежедневно разрушающих себя и пытающихся взлететь . Но и слово — в данном случае — воробей, поэтому — вот он, мой вопрос-предположение. Не потому ли Миша так долго и висел, уцепившись за воздух, что ему (одному из немногих) удавалось — не задумываясь — содержать в себе то самое, что за два десятилетия до его визита в Альбион так старательно выпевали Битлы? «Ол ю нид из лав…» то есть.
С е р г е й Н о х р и н. Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1. Рыба Немо (Лирика: стихи, песни). Том 2. На орлином диалекте (Юмор: стихи, песни). Екатеринбург, Издательский дом «Союз писателей», 2008, 464 стр. и 400 стр.
«В нем природное русское шутовство, которому невозможно научиться. Оно — от наших просторов, от нашей воли и неволи, от причудливой исковерканности быта, в котором без юмора и улыбки, без насмешки над собой выжить невозможно».
Это слова друга — прозаика и журналиста Дмитрия Шеварова — о «махатме российских бардов» — поэте, журналисте и киношнике Сергее Нохрине, чья песня о двадцатом веке, положенная на мотив той самой мелодии, которую, помню, крутили в начале телепрограммы «В гостях у сказки», стала на Урале фольклором: «Мы отразим себя в потомках. / Узлом закрепим связь времён, / не различая на обломках / тугую вязь своих имен. // Утихнет звук, поблекнут краски, / огромный холст покроет пыль. / И станет доброй старой сказкой / тупая боль, немая быль».
Я не знаю, сколько двухтомников Сергея Нохрина (пять? десять?) с приложенным к ним компакт-диском (песни и авторское кино) долетели до столицы. Пока я набираю эти слова, из радиоприемника (не шучу, утренняя реклама на «Эхе Москвы», сразу после новостей) бодрый девичий голос информирует: «Коттеджный поселок „Нуворишский”! Телефон…» Он, конечно, распорядился бы этой информацией — только не знаю, в каком томе место преображенной «реальности». Скорее во втором.
Известный екатеринбургский поэт Юрий Казарин писал, что Сергей Нохрин (1958 — 2001) чувствовал себя почти сносно только в языке, точнее, в лучшем его состоянии — поэтическом, и назвал его стихотворения такими же «одинокими», как сам язык.
Вдова Сергея — Анна Мясникова — собирала этот двухтомник несколько лет. Тут много грустного, смешного, ироничного; воспоминания друзей, множество фотографий.
Все это нужно сегодня довольно небольшому количеству людей.
Это и ценно. Загляни в мою книгу, и ты сумеешь заглянуть в человека — так, кажется, писал Уолт Уитмен. Но читателю, может, удастся заглянуть и в поколение: «Нам не расставить по своим местам, / по полочкам, регистрам
и по классам / ту нашу жизнь, что не сумела стать / ни жизнью, ни трагедией, ни фарсом».
