А пока белой ночью тридцатого мая Блок, несмотря на усталость, с налету пишет этапное, программное стихотворение и, снабдив его посвящением “Л. Д. Б.”, посылает жене со словами: “Оно исчерпывает все, что я могу написать тебе”.
Ты отошла, — и я в пустыне
К песку горячему приник.
Но слова гордого отныне
Не может вымолвить язык.
О том, что было, не жалея,
Твою я понял высоту:
Да. Ты — родная Галилея
Мне — невоскресшему Христу.
И пусть другой Тебя ласкает,
Пусть множит дикую молву:
Сын Человеческий не знает,
Где приклонить Ему главу.
Через год появятся стихи “На поле Куликовом” с новаторским впечатляющим сравнением: “О, Русь моя! Жена моя!” Как видим, выстраивалось это сравнение в обратном порядке: жена, Любовь Дмитриевна, есть родина. И это не риторика, а реальная суть отношений. Блок ждет от жены отклика, даже повторяет в следующем письме: “Что думаешь о стихотворении?” Любови Дмитриевне “очень нравится”, хотя, конечно, ей хочется, “чтобы казалось хоть иногда, что есть где „приклонить главу””.
И еще ее смущают первые две строки в последней строфе: “…пусть другой Тебя ласкает, / Пусть множит дикую молву”. Действительно, при буквальном прочтении “другой” — это любовник, а “дикая молва” — сплетни.
Даже “выяснение отношений” между супругами совпадает с совместной “работой над текстом” и не может вестись проще, чем на поэтическом языке, с обыгрыванием евангельских цитат. Жизнетворчество…
Потом само собой произойдет расширение и уточнение смысла — в ходе последующего развития блоковского контекста, достраивания единого стихового здания. Эти двенадцать строк автор сделает курсивным вступлением к циклу “Родина”, и “другой” уже будет перекликаться с “чародеем” из стихотворения “Россия”: “Какому хочешь, чародею / Отдай разбойную красу. / Пускай обманет и заманит, / Не пропадешь, не сгинешь ты…”
Ну а дальнейшим переосмыслением блоковской символики займется само время. И нынешний читатель может уже применить слова “другой” и “чародей” ко всем правителям, столь неразумно вершившим судьбу России на протяжении целого столетия, множа о ней “дикую молву”, то есть печальную историческую репутацию нашего отечества…
Этим летом Блок дважды посещает Шахматово — с десятого по двадцатое июня, а потом — с середины июля до конца августа. Время между этими поездками он проводит в одиночестве, живя в Казармах (отчим получил назначение в Ревель и отбыл туда, Александра Андреевна последует за ним в сентябре, пока же она с Любой в Шахматове). В эти промежутки во время долгих прогулок (ипподром в Удельном, Шуваловское озеро, сестрорецкий пляж, поселок Дюны у границы с Финляндией) и сочиняются “Вольные мысли” — цикл из четырех повествовательных стихотворений, сложенных белым пятистопным ямбом. С первых же строк возникает перекличка
с Пушкиным — и ритмическая (со знаменитым “…Вновь я посетил…”), и смысловая (со стихотворением “Брожу ли я вдоль улиц шумных…”).
Гибель “желтого жокея”, случайно увиденная Блоком в конце мая, отозвалась в первой из вещей — “О смерти”:
Так хорошо и вольно умереть.
Всю жизнь скакал — с одной упорной мыслью,
Чтоб первым доскакать. И на скаку
