— Нравится?
Кивнула, сглатывая противный, как несъедобная слизь на языке, привкус откровенного вранья:
— Да. Кто их тебе подарил?
Она с готовностью, с ожидаемым удовольствием начала рассказывать. Вот эту барби — Отс, и мишку тоже Отс, а слоника прислали из города на праздник, а машинку — Мишка Каменок, он был хороший, не то что братья, жалко, что уехал. Конструкторинки сама нашла возле каменковского дома, уже после, когда никого не осталось, вы никому не рассказывайте, а если вернутся и будут искать, я отдам. И черепашку Отс, но уже давно. Она раньше танцевала и пела песенку, а сейчас просто. Очень жалко, но все равно красиво.
— Красиво, — машинально повторила я.
А в общем-то, оно же так и есть. Красота как безукоризненность, стиль, гармония, сад камней — по сути недостижима, и потому красотой в обычной жизни чаще всего назначается то, что, наоборот, резко выпадает из стилистики, выделяется на фоне, сверкает парадоксальной неожиданностью. Простейший прием, который сама же неоднократно пользовала, особенно в документалке, заказной, необязательной; но я же никогда не умела так, чтобы совсем уж спустя рукава, левой ногой, без единого гениального кадра — или косящего под таковой. Россыпь граненых гаек и болтов на снегу из “Профессионалов”: Пашка плевался тогда откровенной, фальшивой постановочности кадра, а теперь его, по слухам, показывают первокурсникам в Стекляшке. Красота — это просто. Ее должно быть сразу видно, в упор, хлестким изумлением по глазам, а остальное не имеет значения.
Под конец Таша достала из сундука и пару совсем других игрушек, что-то деревянное, струганое, потемневшее и затертое временем. Бросила на ковровую дорожку небрежно, без уважения к возрасту, ручной уникальной работе и прочим нездешним предрассудкам. Китайские штамповки в ее мире ценились несравненно выше, и понятно почему. Небрежно, уже отвернувшись, захлопнула крышку сундука.
Я успела увидеть в последний момент, пока она падала, смыкалась, как лягушачья пасть, дождавшаяся мухи. Нет, разглядеть не успела. Но зацепилась, заподозрила, подалась вперед:
— Таша, открой.
— Что?
— Сундук. Открой, пожалуйста.
Она удивленно вскинула глаза, сидящая на корточках, сосредоточенная на прическе пергидрольной барби. Моя просьба была непонятна, потому что вылезала за горизонт новосозданного только что на ковровой дорожке ослепительного игрушечного мирка. Таше не хотелось отвлекаться.
— Если хочешь, я сама, сиди. Можно?
Пожала плечами, возвращаясь к игре. Я ступила вперед, подошла вплотную, нагнулась, пробуя подцепить крышку — наверное, нужно под другим углом, не с той стороны, тяжело-то как, — и наконец откинула, раскрыла, рывком преодолев сопротивление, будто створку гигантского моллюска с перерезанным мускулом внутри.
Внутри. Да.
Обратная сторона тяжелой крышки была забита фанерой, зернистой, вернее, волнисто- рельефной под слоем то ли пыли, то ли плесени или паутины — мутного сероватого налета, и его надо было срочно счистить, стереть, проявить скрытое в нем, словно в необработанном камне. Провела размашисто раскрытой ладонью, тут же окрасившейся грязно-бурым, а затем, подкатив к плечу рукав кольчатого свитера — всей рукой, предплечьем, собирая на себя паутину и пыль, ощущая кожей ту наждачно-пружинистую рябь, какую создают единственно мазки масляной краски, мелкие, частые, выпуклые, теснящиеся, наползающие один на другой.
Отступила на шаг.
Картина проявилась фрагментами, полосами, будто сквозь неровный клочковатый туман. Лес. Летний лес, зеленка, неблагодарная натура для съемок, и для этюдов, наверное, тоже. Коричнево- оранжевые стволы, мельтешащие мазки листьев, от изжелта-салатового на солнце до черно-фиолетового в тени. Красочная неряшливость, какую часто позволяют себе художники, в ней с успехом получается много чего скрыть; у нас ту же роль играет рваный монтаж, клиповая стилистика, резкие перепады планов, — а я вот никогда не пыталась, не пряталась, принципиально ставила на точность кадра, света, тени и линий. Но дело не в этом. Осталось еще слишком много черной грибковой грязи вот тут, в углу, возле самых петель, и надо срочно, немедленно счистить...
Девочка Таша смотрела изумленно, опустив куклу. Как я усердно, явно решив протереть дыру насквозь, вожу кулаком по краю внутренней поверхности крышки.
Красная, в контраст к зелени, монограмма. Буква “М” из четырех условных перекрещенных шпаг — как в одной его любимой с детства книжке.
