если честно, промыт изнутри
хирургическим синим мерцаньем.
В высшем смысле — порядок вещей
обнажён, как в музбыке Моцбарта:
смысла нет. И — не будет. Вообще.
* *
*
Разучившись писать — становлюсь
страшен, как черепаха без панциря.
Звуки, что затвердил наизусть,
иссякают из памяти.
Но зато, даже если смешон,
ковыляя остаток оставшийся,
каждый, пусть и неловкий, стишок —
небывалое нечто. И ставшее.
* *
*
dir/
По расписанью: “далее везде”...
И электричка шмелем басовитым
пророкотала, стёклами зардев,
по небесам, до времени безвидным.
Там за городом нищета и грязь:
т. е. земля — великая, немая.
Там, нечленораздельно матерясь,
почти без слов друг друга понимают.
Там, городских не ведая страстей,
неприхотливый член электората
в сей мир приходит, делает детей
и в землю возвращается обратно.
Нет будущего. Вечное теперь.
