Новый Мир ( № 3 2010)

«восточного» проекта, очевидно даже не заметив, что Англия — главный торговый партнер России, — всегда готовая назваться «союзником», во всем, что касается «восточных вопросов», занимает последовательно антироссийскую позицию. Петр, повторяю, мог этого не заметить, но в начале XIX века двоякая позиция Англии стала для русской дипломатии очевидна.

Таким образом, «поход на Индию» лежал бы не только вне логики развертывания империи Российской; он привел бы к прямому конфликту с Англией, которого Россия, несомненно, избегала, поскольку именно на Англию была во многом завязана российская торговля и, следовательно, интересы купцов, промышленников и очень многих видных особ в государстве. И вообще, в то время иметь своим противником Англию, государи мои… Что хотите, но только не это! Однако ж тот, кто решился на второй индийский поход, пошел не только супротив логики развития империи Российской, но и на прямой конфликт с Англией, наперекор всему ходу развития России, словно хотел дать ему совсем другой смысл и другое направление.

До Первой мировой войны на открытую смертельную схватку с Англией в Европе решился лишь Наполеон. В результате вся Европа была потрясена и обескровлена этой смертельной борьбой до последнего громового вздоха под Ватерлоо.

Но в России — откуда Наполеон? Ни один российский император непредставим рядом с этой фигурой! Кроме одного.

Это — Павел I.

Самый «темный», «неразъясненный» из всех российских самодержцев, исполненный неясных, грандиозных, но так и не свершившихся планов, после убийства в марте 1801 превращенный в карикатуру, в исторический анекдот.

Урод — сын урода. Самодур. Солдафон. «Калигула» (Пушкин). Бессмыс­ленный тиран. «Сумасшедший».

Но (!). Царь-рыцарь. «Романтический император» (Пушкин). «Помило­ватель» (Александр Радищев). Гроза генералов, любимец солдат. Покровитель наук и земледелия. Наконец — глава высокой духовной миссии, Великий Магистр мальтийского ордена св. Иоанна Иерусалимского.

Воистину, русская история не знала фигуры более противоречивой! Четыре года павловского царствия (1796 — 1801) исполнены бурным реформаторством, первейшая, очевидная цель которого — «опровергнуть» все основания и итоги «лукавого и развратного» царствования ненавистной матери, Екатерины. Отсюда — мгновенная амнистия всем екатерининским вольнодумцам (Александр Радищев, Николай Новиков) и даже польским повстанцам (Тадеуш Костюшко); отнятие жалованных Екатериной II привилегий дворянству; дарование крестьянам трехдневной (только!) барщины; попытка поставить на место гвардию, бывшую душою всех дворцовых переворотов XVIII века, и вместе с тем — самовластье, жестокость, подозрительность, мелочность, непредсказуемость… В Павле как бы сходятся ток и противоток русской жизни; в чертах его то и дело проступает лик фонвизинского Стародума, критикующего развратный и двоедушный век Екатерины с позиций честной старины.

Для любого историка Павел — загадка. И Пушкин, и Лев Толстой собирались писать о нем как о совершенно самобытной фигуре русской истории — и оба не написали. Однако и хулители и сторонники Павла сходились в одном — что имеют дело с фигурой необычного масштаба и предназначенья. Декабрист Владимир Штейнгель находит, что «кратковременное царствование Павла I вообще ожидает наблюдательного и беспристрастного историка, и тогда узнает свет, что оно было необходимо для блага и будущего величия России после роскошного царствования Екатерины II». Знаменитый генерал А. П. Ермолов, герой 1812 года, при Павле два года просидевший в заключении, никогда не позволял себе «никакой горечи» в высказываниях о бывшем императоре, напротив, «говорил, что у покойного императора были великие черты и исторический его характер еще не определен у нас» [9] . Метафизическая, так сказать, задача Павла: остановить время, идущее «не туда», впрыснуть в него «благородной старины». Или по крайней мере вернуться вспять ко времени Петра, к началу «славных дел», и продолжить их по своему усмотрению, причем буквально — только по его личному, императора Павла I, усмотрению, а следовательно, все развитие России на протяжении XVIII века отменить как ложное и покончить с «просвещением» и неизбежным следствием оного — некоторой «вольностью» (для начала только дворянства). Император, окруженный группой «верных», — и белый лист истории — вот идеал Павла.

Разумеется, это попятное движение было невозможно, сам круг «верных» у Павла так и не сложился, постоянно подвергаясь перетасовке; лишенное своих привилегий дворянство затаило глубокую обиду на Павла, но никуда не исчезло, передовые люди, которые желали поначалу видеть в Павле глубокого реформатора, в очень скором времени были разочарованы отсутствием какого-либо намека на реформы — все это фактически лишило его опоры и привело к роковой гибели.

Но были планы, и грандиозные.

Невозможно представить, но ненавидевший французское якобинство Павел неожиданно решает перевернуть не только империю, но и мировую историю, вступив в союз с Наполеоном для низвержения Англии! Метаморфоза фантастическая! Чтобы в этом деле понять хоть что-нибудь, необходимо рассматривать время как бы под микроскопом, в очень тонких срезах, ибо в переменах взглядов Павла важны не просто месяцы — дни!

 

II