Нет
Тут конкретная изобразительность сочетается с той самой внутренней речью.
Несмотря на кажущуюся спонтанность в стихах и эссеистике, Некрасов создал понятийный аппарат для уяснения собственной поэтики. Центральное понятие — это не конкретизм и концептуализм, вообще не “изм” (“не люблю терминов”), а речь (“речь как она есть” или “речь чего она хочет”).
С одной стороны, здесь прочитывается противопоставление речи устной и письменной, книжной, факта — системе, с другой — Некрасов пишет о речи обиходной, бытовой, в которой остался “кто-то живой”, “хоть из междометий”.
Некрасов говорит об ощущении 1950-х годов, когда “нечем разговаривать” было не только улице, как у Маяковского, а “хоть бы и мне”. Сегодняшнему читателю трудно представить тогдашнее ощущение мертвенности клишированного сознания, поэзии и самой речи. То, от чего отталкивался потом соц-арт, тогда вызывало не усмешку (пусть даже кривую), а отвращение.
Некрасова причисляют к лианозовской группе (кроме ее создателя Евгения Кропивницкого из поэтов туда также входили Игорь Холин, Генрих Сапгир, Ян Сатуновский, близок к лианозовцам был друг Некрасова Михаил Соковнин).
“Само название „лианозовская группа” впервые было произнесено отнюдь не лианозовцами и даже не искусствоведами и критиками, а советскими чиновниками. Это произошло в 1963 году, когда Евгения Кропивницкого (художник и поэт. — Е. Г. ) исключали из Союза художников „за формализм” (после хрущевских разносов в Манеже). Одним из пунктов обвинения значилась „организация лианозовской группы”. Кропивницкий написал официальное объяснение: „Лианозовская группа состоит из моей жены Оли (Ольга Потапова —
художник. — Е. Г. ), моей дочки Вали (Валентина Кропивницкая — художник. — Е. Г. ), моего сына Льва (Лев Кропивницкий — художник и поэт. — Е. Г. ), внучки Кати, внука Саши и моего зятя Оскара Рабина (всемирно известный художник, в настоящее время живущий в Париже. — Е. Г. ). Так, в сущности, и было”. [1]
Некрасов пришел в Лианозово в 1959 году, будучи к тому времени автором самиздатского журнала “Синтаксис” Алика Гинзбурга. Помню рассказы Некрасова о том, как он приезжал к Евгению Леонидовичу Кропивницкому колоть дрова. Жили бедно. Барачная лирика Холина (“Умерла в бараке в 47 лет. / Детей нет. / Работала в мужском туалете. / Для чего жила на свете?”) была не “очернительством” и “чернухой”, как писали советские критики, а, что называется, правдой жизни.
У Некрасова есть нечто похожее.
Домики домики
Домики комики
домики домики жмут
жуть муть
Ничего же вот живут
Же муть же жуть
(Рабину. Лондон)
Но были и другие стихи.
а луна
голубая
глобальная
то
