Головы голых гвоздей собьются в цветущую гроздь;
Их в солнце вколотят — и солнце расколется вдрызг,
И смерть не удержит своих владений.
Смерти и входы
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Нескольких близких смертей,
Когда из всех твоих возлюбленных хотя бы один —
И он всегда узнан — не сдержит разгон
Отлетающих вместе с дыханием львов и пламен;
Из всех твоих бессмертных друзей,
Кто голоса разбудил бы всей считаной персти земной
Воспрять и славу тебе пропеть —
Тот один, кто воззвал всех глубже, будет хранить покой,
Не потревожив ни одной
Из своих бесчисленных ран,
Среди лондонских, отчуждающих многомужнее горе, стен.
В этот едва ли не самовозгорающийся канун,
Когда на твоих порогах и отмелях впопыхах
Убитых незнакомцев спеленывает и расплетает бурун,
Один, кого невозможно узнать,
Звезда другого квартала, северный твой сосед
Канет по самые слезы в соленый мрак.
Он свою росную кровь омоет в мужественных морях,
Тот, кто шагнул твоему мертвецу вослед,
Кто выпрастывает голову из ленты твоих вод
И каждое свое беззвучное “ах!”
Забивает в зевы снарядов, с тех пор как свет
Вспыхнул в его взрывающихся глазах.
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Всех смертей и входов,
Когда свои и чужие раненые на лоне лондонских вод
