эти самые ораторши с ненавистью требовали недавно расправы с подлинными или мнимыми оппонентами их угнетателей — при таком же молчаливо давящем одобрении отводившей глаза толпы? Глеб произносил про себя именно «угнетателей», ибо давно уже ничего, кроме отчуждения от власти, не испытывал. Сейчас была важна другая ненависть и другая любовь — не та, что движет толпою. Мысли его прервала знакомая ругань:
— Свинские порядки, жалкая, убогая жизнь. А мы ещё верим этим ублюдкам и бандитам. Они обрекают нас на беззаконие, на голодную смерть, на конец в нечистотах. Уборные заколочены, все гадят в подъездах, в разбитых трамваях, прямо на улице. Вот вы, гражданин, где нынче оправлялись?
— У меня допуск в Эрмитаж. Там, знаете ли, в зале, где прежде голландцы, насыпан хороший песочек, так что было всё даже культурно, — невозмутимо и с некоторой бравадой отвечал тот, к кому обратилась говорящая.
— Жалкая, убогая страна, погрязшая в невежестве, в голоде, в дерьме, живущая по колено в своей и чужой крови и блевотине, дышащая невыветряемым трупным воздухом и верящая в то, что все ей завидуют!
Измождённый милиционер, стараясь сохранить видимость плохо дававшейся ему строгости, приблизился к ораторше:
— В чём дело, дамочка?
— А вы что, думаете, что я сумасшедшая, травмированная? Что таких надо расстреливать? — не унималась гомонившая, с остервенением глядя в лицо представителю власти, один вид которого вызывал сочувствие: глубоко запавшие глаза, изрезанное голодными морщинами лицо, которое теперь могло принадлежать человеку любого возраста, обвислая шинель на огромной фигуре, стекленеющий от недоедания взгляд.
— Докторам решать, кто травмированный. И вообще: идите… Хлеба сегодня не будет, граждане. И крупы тоже не будет. Вообще никакой выдачи не будет сегодня. Идите домой с миром…
Уже стемнело — и надо было успеть до комендантского часа. Опять мутящая сознание, сосуще- голодная ночь.
XXIX
Из тетради Глеба:
«15 января.
Главное не есть
грязного клея с обоев — как ни вари их, ничего не вываривается,
ремней — их обрабатывают какими-то химикатами — это не
сыромятная кожа, какую варили полярники,
не есть странного студня, продающегося из-под полы.
Бог весть, не трупные ль выварки с ближайшего кладбища?
Впрочем, кладбище ныне повсюду.
Вера рассказывала, что в замерзающих залах Эрмитажа лежат невыве-
зенными пять десятков покойников.
Лучше понос и блевотина, чем помутнение разума.
Лучше сосущий голод...
Впрочем, это не лучше».
