Вчера я встретила Валеева в аэропорту. Загорелый, в белом льняном костюме, в кепке “I love Rome” и с какой-то плутоватой улыбкой — он был похож не то на состарившегося плейбоя, не то на олигарха, путешествующего инкогнито.
Конечно, он меня не узнал. А когда я напомнила про дачу и про тетю Галю, у него появилось такое отстранено-затруднительное выражение, как будто он проглотил что-то необычное и теперь пытался определить вкус.
— Ах, так, значит, вы та самая барышня-соседка… Помню, помню, и тетушке вашей, Валечке, от меня низкий поклон… А я, знаете, только что из Рима… привез древней пыли на лаптях... Как это у Мандельштама — Рим, та-та-та-та, дивный град!.. Надо быть полным идиотом, чтобы дожить до семидесяти и ни разу там не побывать. Думаю, может, продать квартиру, раздать библиотеку, махнуть туда навсегда... а вы как смотрите на такой поворот... ау, дорогая моя, я вас спрашиваю...
Потом он пошел к такси, улыбаясь чему-то невидимому — римским акведукам, древним дворцам Дамаска, выжженному палестинскому вереску, неразгаданным письменам на мертвых камнях. И наверное, если бы сейчас ему встретилась Верочка, он бы ее даже не заметил.
Муратханов Вадим Ахматханович родился в 1974 году в городе Фрунзе. В 1990-м переехал в Ташкент, где окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Один из основателей объединения “Ташкентская поэтическая школа”, альманаха “Малый шелковый путь” и Ташкентского открытого фестиваля поэзии. Публиковался во многих журналах и альманахах, автор нескольких поэтических книг. Живет в Подмосковье, заведует отделом поэзии журнала “Новая Юность”.
Моя бабушка не любила иностранные песни: “Я ж не знаю, о чем они там поют — может, советскую власть ругают…” Четверка симпатяг битлов, отвязные роллинги, одноногий на время концерта, да так и увековеченный на обложке изданной “Мелодией” пластинки Ян Андерсон — никто из них не ругал советскую власть, она для них не существовала. Их песни, проникавшие за железный занавес, являлись сигналами, отправляемыми в космос, невидимым и неведомым цивилизациям. Мы и были теми фантомами, потенциальными адресатами, которые принимали эти сигналы, послания в гигантских конвертах, ставящие под сомнение наш быт и бытие, менявшие состав нашей крови.
Смысл англоязычного текста отворялся с двадцать первого прослушивания — разом, неожиданно и легко. Secret language of birds чудесным образом становился доступен еще недавно непосвященному слушателю, привыкшему иметь дело только с письменным школьным английским при посредничестве словаря. Но до тех пор песня пребывала в виде звукового образа, абстрактного полотна, смысловой лакуны, которую подсознание заполняло ассоциациями на свой страх и вкус, навсегда связывая с обстоятельствами взросления, случайными впечатлениями, событиями частной жизни.
Предлагаемый вниманию читателей цикл — не первая попытка сотворить слепок музыки в слове (последнюю, на моей памяти, предпринял Виктор Куллэ, опубликовав в “Новом мире” свои “Времена года” в формате, воспроизводящем одноименные концерты Вивальди). В случае с “Вариациями” речь идет об опыте реконструкции первого знакомства с англоязычной рок-песней, о непосредственном восприятии нерасшифрованного, непрочитанного слова, когда лексическое значение замещается энергией пропетой строки, интонацией, звуковой оболочкой. Песня-первоисточник в “Вариациях” — не предмет иллюстрирования текстом (тем паче — не предмет интерпретации или вольного перевода). Скорее зерно, из которого вырастает колос стихотворения. Разрушаясь само, оно передает тексту свою генетическую структуру.
Intro
Вызывающе хрупкие, неудобные, непрактичные,
с дорожками, лишь по наитию различимыми,
красавицы, плавно покачивающие
бедрами виниловой ночи.
Эту музыку можно посадить на иглу
и заляпать руками.
