создалось впечатление, что в старых дощатых переделкинских стенах сами по себе живут хвори и меня поджидают.
9 мая, 15 часов.
Сейчас говорил с Борисом (зятем). Умерла (“затемнение легкого”) Наташа Михайлова (58 лет), жена о. Бориса (Михайлова). Помню их в середине 70-х на даче в Середникове среди густо цветущего яблоневого сада под деревенской беленой церковью на горке (одна из самых красивых и памятных “картин” в жизни). Жили “не по лжи”, умеренно диссидентствовали и имели четверых детей (что казалось в ту пору чудом и обладало высоким “идейным” русским смыслом); он был сотрудником Останкинского музея, недавно защитился, но Володя Кормер уже предсказал и первым назвал: отец Борис. С высокой шеей была Наташа, в круглых очках.
А вчера узнал от художника Эдика Штейнберга: дней 10 назад умерла в Москве Зоя Крахмальникова . Когда-то столичная красавица, сменившая несколько мужей (летчика и героя Советского Союза, к примеру), влюбленный Окуджава посвятил ей свое “Прощание с новогодней елкой”; потом горячая неофитка-диссидентка, жена Феликса Светова (в ту пору я ее и узнал — на кухне Димы Борисова пили водку, курили и инакомыслили — как посвященные — часами; времена “Из-под глыб”). Сиделица, издавала в самиздате перепечатываемый “Посевом” во Франкфурте журнал христианского чтения “Надежда” — против просовеченной Моск. Патриархии, в частности. За это ее и взяли. Я совершенно случайно зашел к Феликсу через несколько часов после обыска и ее увода из дома. (А за день до выезда, т. е. в последние числа сентября 1982 г., давал в Лефортове показания по ее “делу”. Шантажировали: не выпустим. Ну и не выпускайте.) В последние годы впала в раскол и маразм — принадлежа какой-то “независимой православной церкви” в Суздале.
В эти праздники, которые длятся, длятся и не кончаются, приучая взрослых и детей к праздношатайству (и заставляя последних “бочками” хавать всю дрянь, которую предоставляет им цивилизация для времяпровождения), на парижских улицах особенно много почему-то соотечественников. Видимо, и впрямь богатеют, и не одни москвичи, но и провинциалы. С пакетами, с расползшимися фигурами, с нагловато-подобострастными лицами они здесь для меня экзотичней арабов… Новое посткоммунистическое филистерство, видимо имеющее в предках нэпмановскую публику.
Мандельштам, май 1933:
Холодная весна. Голодный Старый Крым,
Как был при Врангеле — такой же виноватый.
Эти стихи о голодом вымариваемых крымских крестьянах — героизм и сила. Но как можно ставить на одну доску большевистский режим — с врангелевским? Политическое, мягко скажем, “простодушие” Мандельштама тут налицо.
11 мая, 15 часов, воскресенье.
Сейчас приехали в жаркий, пустой, воскресный Париж: Наташе с подругами надо готовиться к послезавтрашнему экзамену.
У друзей — под городком Ceton (160 км от Парижа — к Нормандии, а там 30 км в сторону). Хозяйка дома (фермы, приобретенной предками мужа аж в 1880 году; в начале 90-х он был французским военным атташе в Москве):
— Ваш приход в бар тут у нас не останется незамеченным — иностранцев здесь не бывает.
