всем сходстве эстетических критериев и близости поэтик «братья-адамисты» были критиками разного дарования: если Зенкевич вполне бледен и в большинстве случаев тривиален в своих разборах и выводах, то Нарбут – несколько даже неожиданно – оказывается очень ярким и оригинальным рецензентом, со своим взглядом на поэзию и своим набором критических приемов.

Первый опубликованный в сборнике текст Нарбута – рецензия 1911 года на книгу Любови Столицы «Раиня» – выдержан в отчетливо символистском ключе. Достаточно привести утрированно- блоковский зачин: «Тайна женского – нерассказанная криница в мировом, та самая криница, которую Русь называет синею . И самое яркое, самое вещее хоронится в ней в вертящемся песке, в полузасыпанном ключе, бьющем из чрева Земли». Однако уже очень скоро Нарбут-критик освоил совсем иную манеру, не просто воспроизводя инструментарий знаменитого гумилевского разбора «с придаточными», но и заостряя отдельные положения мэтра и заходя по его дороге дальше, чем он сам. Так, отзывы Нарбута на «Corardens» Вячеслава Иванова и «Зеркало теней» Брюсова знаменуют гораздо более радикальный разрыв с символизмом и его вождями, чем то мог позволить себе Гумилев. Сравнить тем проще, что Гумилев и сам рецензировал те же книги, и там, где он, обложив свою инвективу уважительными оговорками, аттестовал Иванова «знатным иностранцем», Нарбут без всяких церемоний презрительно ронял: «Сизифов труд».

Мастерство Нарбута-критика очевидно практически в любой его заметке 1910-х годов. Достаточно прочитать, например, рецензию на книгу стихов Николая Шульговского «Лучи и грезы». Книга вызвала с десяток печатных отзывов, но лишь Нарбут на полутора страничках «Современника» (в примечаниях к сборнику опечатка – рецензия появилась именно в «Современнике», а не в «Новой жизни») смог, не меняя внешне спокойного, нейтрального тона, продемонстрировать полную беспомощность автора и объяснить ее причины. Пафос борьбы с усредненным поэтическим языком сближает эту рецензию с лучшим критическим текстом Нарбута – рецензией на семь книг 1912 года: Ады Чумаченко, Фейги Коган, Николая Животова и других. Отказавшись от последовательного разбора, практиковавшегося в аналогичных случаях Гумилевым (по абзацу-два на книгу), Нарбут прочитывает их как единый текст и выявляет удивительное сходство между, казалось бы, совершенно разными поэтами, черпающими из общего резервуара: «Как можно разбирать (1)произведения(2) вышеуказанных авторов по существу, если все они пишут об одном и одинаковым образом? <…> Все – об одном и одинаковым образом, автоматически, как хорошо вытверженный урок».

Сборник вышел в серии «Памятники литературно-критической мысли рубежа XIX- XX веков», задуманной Александром Павловичем Чудаковым, и посвящен его памяти. Им же был составлен проспект с десятками имен полузабытых критиков, чьи труды предполагались к изданию в рамках этой серии, тогда еще, кажется, безымянной (хорошо бы, кстати, издать этот словник). Удивительно и радостно, что серия через несколько лет после ухода ее инициатора все же стартовала. Горько, что он не увидит эту книгу. Но если хотя бы некоторую долю из намеченного удастся воплотить, это будет ему замечательным памятником.

 

В а с и л и й  М о л о д я к о в. Загадки Серебряного века. М., «Аст-Пресс Книга», 2009, 432 стр.

Книга историка и библиофила Василия Молодякова, состоящая из статей и заметок о русских поэтах, хронологически значительно шире своего названия и охватывает почти сто лет – от Сергея Сафонова до Владимира Набокова. Значительную ее часть занимают работы о Брюсове (главный герой Молодякова), Белом, Блоке. Однако главная заслуга Молодякова – в возвращении или открытии ряда забытых и полузабытых имен, среди которых первое место (и по собственно поэтическому «весу», и по значимости для автора) принадлежит, конечно же, Дмитрию Шестакову (1869 - 1937). Инициатором «воскрешения» этого казанского поэта и филолога-классика был известный исследователь символизма Леонид Долгополов, в 1972 году поместивший подборку Шестакова в сборнике «Поэты 1880 - 1890-х годов», вышедшем в «Библиотеке поэта», и написавший о нем заметку для Краткой литературной энциклопедии. Но большая часть поздних стихов Шестакова, созданных в период шестилетнего (1925 - 1931) пребывания во Владивостоке, до недавнего времени оставалась неопубликованной. Лишь благодаря многолетним усилиям Молодякова, унаследовавшего «шестаковскую» часть архива Долгополова, в 2006 году 165 стихотворений поэта и сопутствующие материалы были помещены в одном из номеров амстердамского журнала «RussianLiterature». В книгу включены еще 32 стихотворения, не вошедшие в ту подборку, и статья «Последний ученик Фета», являющаяся, несмотря на некоторые неточности (так, автор полагает, что на единственный прижизненный поэтический сборник Шестакова последовал лишь один печатный отклик; на самом деле их было как минимум три, в том числе и розановский), наиболее полным и выверенным очерком жизни и творчества поэта. Молодякову принадлежит и тонкая сжатая характеристика истоков поэзии Шестакова, чья лирика «ориентирована на Фета периода (1)Вечерних огней(2), а также на Тютчева, но Тютчева еще не переосмысленного и не перетолкованного символистами».

К статье о Шестакове примыкает заметка «Холод утра: (1)Молодая поэзия(2) сто лет назад», написанная к вековому юбилею составленной Петром Перцовым антологии «Молодая поэзия». Рядом с первыми символистами там были напечатаны «фетовцы», «фофановцы» и несколько поэтов настолько безликих, что трудно даже определить, чьи они эпигоны. По выходе сборника Перцов отправил Шестакову из Петербурга в Казань пространное ироническое стихотворное послание, большой фрагмент которого приводит Молодяков:

 

Уж если пишет Гербановский –

Увы, ближайший наш сосед! –

Величко, Федоров, Грибовский,

Медведев, Шуф и Михаловский, –

То чем же я-то не поэт?

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату