хрупкой, отважной и, честно говоря, абсолютно лишенной мозгов, что… дальнейшее тоже понятно.
Тем не менее, повторюсь, шансы роста популярности «Ночной Земли» огромны. Тот же Стоддард в своем римейке основной упор делает на более тщательную мотивацию поступков героев (чтобы Дева не вела себя как идиотка и игриво не убегала ни с того ни с сего от Героя в расщелине, населенной чудовищами) и проработку диалогов (а то внятных речей от Мирдат Прекрасной мы так и не дождемся на протяжении всего текста).
К тому же у «Ночной Земли», в отличие от книг Лавкрафта и Говарда, есть, повторю, некое странное преимущество — эта ее причудливая футурологичность.
Страшное, мрачное, эсхатологическое будущее служит даже более мощным источником психологической релаксации и разрядки, чем страшное, мрачное, но безвозвратно ушедшее прошлое. Прелесть того же Ктулху во многом заключается в том, что Древний-то он Древний и погребен в подводных руинах, но когда-нибудь из вод все-таки восстанет. Психологический, компенсаторный смысл такого феномена попробуем разобрать в следующей колонке, а заодно коснемся подробнее странного направления современной фантастики — «Умирающая Земля», родоначальником которого и стал роман Ходжсона.
Станислав Лем в своем сборнике эссе «Мой взгляд на литературу» писал о литературной бесплодности социальных утопий — если общество идеально, то конфликта, движущего сюжет, взять неоткуда, — и о привлекательности антиутопий, в которых автору есть где разгуляться. «Ночная Земля» представляет собой в этом смысле очень удачный гибрид — абсолютно утопический, идеальный мир внутри Пирамиды окружен противоборствующим ему Хаосом, и каждый юный пассионарий, выйдя наружу, может испытать на прочность себя и окружающий мир (их к этому тщательно готовят, но никоим образом не препятствуют). Хаос, таким образом, у Ходжсона стал тем, чем для позднейших утопий стал Космос — с одной поправкой: Хаос, в отличие от равнодушного Космоса, наполнен иррациональным Злом и враждебен человеку. Как ни странно, это обнадеживает — абсолютное Зло предполагает наличие такого же абсолютного Добра, а значит, выход в иной, тонкий план, которого позднейшие утопии/антиутопии лишены.
Кстати, замечу, что постапокалипсис — иная разновидность антиутопий, отнесенная, в отличие от направления «Умирающая Земля», в недалекое будущее, безжалостно расправляющееся с современным человечеством, сейчас тоже в моде (последний из нашумеших — роман американца, лауреата Пулитцеровской премии Кормака Маккарти «Дорога»). Романы эти могут быть брутальны, чрезмерно натуралистичны, чернушны и так далее, они могут быть, в конце концов, банальны, но никогда не бывают ироничны. Постмодернистские игры здесь не приветствуются: именно здесь, на посыпанных пеплом площадях постапокалипсиса, массовому сознанию отведено место для переживания «гибели всерьез». Здесь вечные ценности подвергаются сомнению, ревизуются, но, умирая, всегда возрождаются. Иначе это не постапокалипсис, а какая-то ерунда.
Мистические умонастроения рубежа XIX — XX веков очень легко впоследствии поддавались ироническому переосмыслению и были в этом смысле очень уязвимы, но сами по себе ироничными не были. Именно поэтому они оказались так востребованы на рубеже следующих двух столетий — будучи вынесены в область, где можно безопасно предаваться релаксационному переживанию ужаса, хрупкости окружающего нас мироустройства и непостижимости зла. Область эта — масскультура, разветвленные, пересекающиеся, продолжающиеся и часто анонимные миры-проекты, где будущее смыкается с прошлым, авторство размывается, мир раз за разом уничтожается и раз за разом возрождается из пепла, герои ведут себя как идиоты, девы — как идиотки, но над ними никто не смеется. Ни автор. Ни читатель.
Василий Аксенов.
Ленд-лизовские. Lend-leasing. М., “Эксмо”, 2010, 256 стр., 25 000 экз.
Последний — неоконченный — автобиографический роман Василия Аксенова, в котором он обращается к годам своей юности.
Самира Асадова. Сказки бабушки Тымнеквыной. М., “Издательский и культурный центр „Детство. Отрочество. Юность””, 2010, 64 стр. Тираж не указан.
Авторская запись чукотских сказок и легенд, услышанных в детстве от бабушки. Билингва — чукотский и русский языки.
Регина Бондаренко. Дожди и зерна. М., “Российский писатель”, 2010, 112 стр., 500 экз.
Книга стихов молодой московской поэтессы с предисловием Николая Дорошенко — “Хочется верить странному слову: / „Здесь — ничего для тебя чужого — / Ни боли, / Ни были, / Ни пыли, / Ни соли, / Ни
