Небесного седого хрусталя,
И звезды в ней — распахнутые окна
Из внешнего пространства, где лишь боги
Живут и смотрят изредка на нас,
Как выросший ребенок на игрушку
Наскучившую...
Это мудрец Игуармиди, поэма “О природе сущего”. Давно написано, говорят, чуть ли не старше меня эти стихи... А только я иначе думаю.
— А как? — подался он вперед. Глаза широко раскрылись, дыхание затаил. Интересно ему.
Мне и самой интересно, да только как знать, верны ли мои догадки? Наставник над ними посмеивался, упрощаешь ты все, говорил. Но вот ведь не могла я с ним в этом сойтись. Себе верила.
— Бесконечна наша земля, — сказала я. — Во все стороны бесконечна, и нет нигде никакого края. Сколько ни странствуй, пешком ли, верхами ли, а будут перед тобой открываться все новые и новые пределы. И не хватит никакой жизни — ни смертного человека, ни бессмертного бога, — чтобы пройти всю землю. Потому что куда бы ни пришел ты — а все одно ляжет путь дальше. И моря встретятся, и океаны и бескрайними покажутся, но будь у тебя крепкий корабль да времени в избытке, переплывешь и дальше двинешься.
— А что ж небо? — сейчас же спросил он. Разумный вопрос.
— Ишь, небо ему подавай. О небе я тоже подумала. Вот что вокруг нас? Правильно, воздух. Так он, воздух, и выше, и выше, и так без конца. Будь ты птицей, поднялся бы наверх — и там воздух. И никакой тебе хрустальной сферы, сколь угодно можно подниматься, и все то же самое будет.
— А как же звезды, луна? А солнце куда же?
— Вон, глянь в окно, — усмехнулась я. — Видишь, там, высоко, точка темная? Это орел или коршун, отсюда уж и не различить. Движется ли точка?
— Нет, — доложил мальчишка. — Висит себе.
— А меж тем орел-то летает, да быстрее быстрого. Просто далеко он слишком, вот и кажется, что неподвижен. Так же и звезды. Мыслю я, что это тоже птицы, только особого рода, никогда не опускающиеся на землю. Вблизи, наверное, мы б ослепли, такую птицу завидев. А издали, то есть снизу, — так себе, звездочки в небе. На самом деле они тоже движутся, только великие дюжины лет наблюдать надо, чтобы движение их различить. Что же до солнца и луны — просто эти птицы к нам ближе, вот и видим мы их большими да яркими.
— Но и солнце и луна восходят и заходят, — рассудительно заметил Гармай. — Да и звезды. Ведь коли долго на звезду глядеть, заметишь, что ползет она по небу.
— И правильно, — кивнула я. — Ибо крутится бесконечное небо вокруг бесконечной земли. А оттого крутится, что разные они стихии — земля да воздух, и есть меж ними влечение. Не как меж людьми или зверями, а попроще. Не могут они быть друг с другом совсем порознь, но и соединиться не могут, ибо разные. Вот и крутятся. То ли небо вокруг земли, то ли земля вокруг неба, поди разбери.
— А там что, тетушка? — Гармай ткнул обгрызенным ногтем вниз.
— Там пол, который не мешало бы подмести.
— Да приберусь, приберусь, тетушка, но не про то я. Под полом-то земля. И рыть если — все земля да земля. А если глубже?
— И там земля, — вздохнула я. — Сколь ни рой, все глина будет, песок да камень. Вода порой попадется, а под водой — снова земля. И так без конца.
— Жалко, — помолчав, сказал Гармай. — Я вот подумал, что ежели те жрицы правы, которые насчет диска в океане, то можно было бы такую ямищу прорыть, чтобы весь земной диск насквозь. И вода бы океанская выплеснулась.
— А зачем? — поинтересовалась я.
— А просто так, — спокойно объяснил мальчишка. — Занятно...
