напоследок душу потешить, кишки из доброго селянина выпустить. На меня, одинокую всадницу, изумленно смотрели — те, кто в лицо меня не знал. Случались и те, кому я была знакома. Те не удивлялись, слыхали небось о причудах старой ведьмы.
Чем дальше от города, тем более пустой становилась дорога. Села-то — они больше к городам лепятся. А тут и места глухие — степи начинаются, рощицы в них как острова. И близ никакого большого города, да еще с ярмаркой чтобы... И вообще умные люди ныне дома сидят, легиона ждут.
Солнце уже завалилось краем за волнистый горизонт, когда слева показалась довольно большая роща. Наконечниками копий устремились в небо высокие кроны зверь-дерева, и щитами пониже этих копий колыхалась дубовая листва. Ну, если не та роща, тогда и не знаю, что думать. Ехала я так, чтобы вдвое быстрее обычного пешехода — без груза, но по делу шагающего.
И ведь не ошиблась. Едва спешилась, едва повела фыркающего Гиуми к деревьям — как раздался тонкий свист. Разбойники?
В кустах подлеска что-то зашевелилось, ветки раздвинулись — и тут же выскочил на опушку Гармай. Живой, невредимый, только что в царапинах весь.
— Ты жива, тетушка! — раздался ликующий вопль, а после и сам он бросился ко мне, упал наземь, ноги обхватил...
— Я-то жива. — Ворчливый тон вернулся ко мне мгновенно, хотя еще миг назад мне хотелось обнять мальчишку и слезами залить. — А вот господин твой как?
— Тут он, тут! Живой и здоровый. Только голодный. Два дня мы не ели. Ты нам чего-нибудь привезла, тетушка?
Ну будто я совсем глупа, будто я седельные сумки наполнить забыла... И лепешки у меня с собой прихвачены, и ломтики вяленого козьего мяса, и овечий сыр... Даже и кожаный мешочек с вином имелся. Однако ж не сказала я того, а лишь буркнула:
— Что ж, веди, паршивец...
В луну Остроглаз темнеет быстро. Скользнет за горизонт краешек солнечного диска, а и четверти дюжинной доли небесного круга не пройдет, как сольются тени в плотную, вязкую, но пока еще дышащую теплом черноту. В небе звездные птицы появятся, полетят стаями своими. Наверное, если жить великие дюжины лет, то увидишь, как эти стаи куда-нибудь да прилетят. Только не было у меня не то что дюжин великих — и года, пожалуй, не было. Доведется ли мне следующий Остроглаз увидеть?
Правда, здесь, под сомкнувшимися кронами, никаких звезд не заметишь. Луны тоже нет, ей пока не время восходить. Если бы не развел Гармай небольшой костерок, то и руки бы своей никто из нас не видел.
Они вообще неплохо тут обосновались. Выбрали место поглуше да подале, если кто с дороги вздумает съехать да в теньке жару пересидеть, нипочем до них не доберется. Шалашик соорудили, невелик шалаш, да на двоих места хватит. Дождей в эту луну ждать не приходится, а от солнца и мошкары вполне спасает. Родничок рядом журчит, хворосту хоть завались.
Сперва, конечно, я раны Алана осмотрела. Разговоры подождут, надо последним светом попользоваться. А раны — хорошо. То есть почти и не было их, затянулись, рубцы после себя оставив. И ребро срослось, и в глазах у него не мутится боле.
Только все равно мне вид его не понравился. Скулы заострились, глаза набрякшие, пальцы рук елозят, друг друга стискивают. Знаю я такое — это не тело болит, это глубже. Показался мне сейчас господин Алан мехом кузнечным, из которого весь воздух выпустили.
Потом, конечно, оба на еду накинулись. Оголодали тут: лепешки, Гармаем из дому захваченные, кончились, а корень “заячьей лапы”, в углях испеченный, Алан жевать не смог. Выворачивало его. Хотя, между прочим, вполне питательный корень, если про вкус не думать.
— Ну а теперь рассказывайте, — велела я, когда они утолили первый голод. — Чую ведь, неспроста вся эта кутерьма завертелась. С чего бы это мятежники о Едином Боге талдычат? Откуда это безумство — мол, пред лицом Его нет ни раба, ни свободного? А я ведь кое-кого просила язык узелком завязать...
— Не виноват он, тетушка, — тут же встрял Гармай. — Он специально и не проповедовал, только ведь, когда люди спрашивают, нельзя ж молчать, запрещено то Богом.
— Помолчи, Гармай, — поморщился Алан. — Не встревай поперек... взрослых... А получилось, тетушка, вот как, — глухо продолжил он. — Люди ж не сразу узнали, что ты надолго уехала, приходили, спрашивали тебя. У кого одно болит, у кого другое... Всем я отвечал, что ты в дальней отлучке, вернешься через две луны или чуть ранее. Хочешь верь, хочешь не верь, я с ними разговоров не заводил, обещал ведь. Но однажды пришел такой вот здоровенный мужичина...
— Это он, душегуб, и был, Хаонари, — выпалил Гармай.
