дыханием) и, кажется, от себя. Хорошо начато: “Раньше я боялась Толстого. Меня пугал книжный шкаф с собранием его сочинений...” (Вайль и Генис наверняка бы оценили). А вот из финала: “Мы ослушались Толстого: мы начали убивать из-за вероисповедания, разреза глаз, цвета кожи. Но ведь цвет кожи не важен — кровь у всех красная. Потому что мы все братья. Из тех ста лет, что нет Толстого, я существую только шестнадцать. В эти шестнадцать лет не было мировых войн, не было кровавых революций и массовых расстрелов. Они были до меня…” Ну и т. д., что надо знать и извлекать уроки. Очень хорошо. Только ослушались мы все-таки не Толстого, милая Сашенька. И в эти шестнадцать лет тоже много чего с нами всеми произошло. Но это, как говорится, для других сочинений.
Что год грядущий нам готовит? — “Музей”, 2010, № 12.
“Проект Закона о меценатах лежит в Государственной Думе несколько лет. И для его принятия пока нет оснований, констатирует председатель комитета Госдумы по культуре Григорий Ивлиев:
„Важно, говоря о меценатстве, не отрывать его от общего благотворительного движения. А понятие благотворительности у нас есть в законах, и как вид благотворительности меценатство понятно обществу. Тот законопроект о меценатстве, который лежит в Думе со второго созыва, нам ничего не даст. Поощрение меценатской деятельности со стороны государства — это создание прозрачной схемы освобождения от налогов. Именно в эту проблему мы многие годы упираемся. Опасения получить ‘черные дыры‘, которые существовали в налоговом законодательстве в 1990-е годы, до сих пор нас останавливают”.
По закону в России право на налоговые льготы при оказании меценатской помощи имеют только физические лица. Известному российскому бизнесмену Владимиру Потанину, например, пришлось как частному лицу вносить деньги в целевой фонд знаменитого петербургского музея Эрмитаж, созданный предпринимателем в этом году”.
Лешек Шаруга. Ярослав Маркевич (1942 — 2010). — “Новая Польша”, Варшава, 2010, № 10 (123).
“Маркевич нашел собственную тропу в пространствах психоделической зачарованности: наиболее полным выражением этого опыта стал сборник „i” (1980), отразился он и в живописи поэта. В самой поэзии все больше значила очарованность поэтикой парадокса, открывающей простор для метафизических, а может быть, и мистических поисков. В то время Маркевич все больше производил впечатление человека, оторванного от действительности, погруженного в сферу тонкого бытия, нырнувшего в мир, который важнее мира. В первые недели военного положения он случайно оказался в нашей компании (Ивона Смолька, Томаш Яструн и я). Мы ожесточенно дискутировали. Все сходились на том, что для сохранения духовного равновесия следует создать литературный журнал; одной из главных проблем было: как печатать. Яструн убежденно доказывал, что в это не следует втягивать ресурсы подпольной „Солидарности”, так как они и без того перегружены и служат делам поважнее, чем стишки. Маркевич внимательно к нам прислушивался и вдруг спросил: „Ну ладно, с печатью как-нибудь уладится, но скажите мне, кто такой Солженицын, которого вы то и дело упоминаете?”
Мы посмотрели на него так, словно он был существом с другой планеты. <…> Когда все двери наконец распахнулись, Маркевич вернулся в свой мир, тот, что был важнее мира, чтобы в новой книге стихов „Бумажный барабан” (1996) написать: „Чёрные знаки букв / это знаки земли. / Выпал снег, / небо засеяло землю””. Здесь и подборка стихов Ярослава Маркевича “Помнить об этом” (переводы Андрея Базилевского).
Составитель Павел Крючков
