Связь с экономикой сейчас поясню. Цыкают, как правило, в двух случаях: либо в осуждение (вместо ай-яй-яй), либо когда высасывают остатки застрявшей в зубах пищи, — их морфология различна. В первом случае участвуют губы, зубы и язык, а во втором — только зубы и язык, поэтому и звук выходит более глубокий и объёмистый. Цыканье первого типа — назовём его педагогическим — меня не раздражает, но, услышав рядом с собой цыканье второго типа — стоматологическое, потому что остатки пищи застревают в зубах нездоровых, в дырках от выпавших пломб или от вырванных и не вставленных зубов, — я, без преувеличения, завожусь с пол-оборота и готов убить цыкающего на месте.
Страна наша небогатая, пережившая распад союзной экономики, а потом инфляцию, стагнацию, несколько (не знаю сколько) экономических кризисов и чёрт знает что ещё, мои соотечественники — преимущественно народ несостоятельный, тратящий свою небольшую зарплату в основном на продукты, одежду и оплату коммунальных услуг и только в последнюю очередь — когда уже очень прижмёт — на своё здоровье. Очевидно, что когда мой соотечественник задумывается о своём здоровье, то о зубах — в последнюю очередь. Сначала лечат то, что болит, — поясницу, желудок, сердце, ещё давление у всех скачет, голова кружится. Любое лечение требует лекарств, денег. А дырка на месте вырванного зуба — это просто дырка, она не болит и не беспокоит, мешает немного, дискомфорт при пережёвывании пищи — и всё.
В итоге получается, что мои дорогие соотечественники повыдирали себе последние зубы, а вставить новые не накопили денег. Так и ходят по городу, с жутким, душераздирающим цыканьем постоянно высасывая у себя что-то из зубов и распространяя вокруг себя неприятный запах от перегнивающего в зубах чего-то (дурной запах изо рта может иметь и желудочное происхождение, но реже, во всяком случае, реже, чем стоматологическое).
Я, и сам зарабатывающий немного, как все, никого не виню. Я молча бешусь, но бешусь по- настоящему — до ярости, помутнения рассудка, так, что иногда боюсь за своих досасывающих завтрак соседей по транспорту, к которым я оказываюсь ежедневно прикованным этим временем и местом, боюсь, что их методичное — каждые десять-двадцать секунд — и как бы узаконенное нашей всеобщей нищенской жизнью цыканье когда-нибудь окончательно свинтит мне чердачину, и тогда, уже не отвечая за себя, я вобью им все их аффрикаты, все эти слитные сочетания смычных согласных с фрикативными того же места образования, все эти щелевые тш и тс обратно в рот, в горло, в уши, в глаза, в нос — куда достану. Я же живой, обычный человек с уже потрёпанными в процессе жизни нервами.
Успокаиваясь, я, разумеется, корю и стыжу себя: все мы — вечно опаздывающие, завтрак — на бегу, обед — всухомятку, это у французов с утра мяконький круассанчик, обмакнутый в кофе со сливками, это у американцев ланч в ресторане. А мы — наспех, не до зубочистки (вы, например, носите в кармане зубочистки, а?), раньше хоть у всех спички были: расщепил — поковырял. Но настигшая нас мода на здоровый образ жизни отобрала последние предметы цивилизации: все бросают курить, никто не носит спичек. А те, кто держится и курит, перешли на дешёвые венгерские и польские одноразовые зажигалки — прощай, родная, вошедшая в анекдоты балабановская фабрика в далёкой Калужской области, и ты, гомельская деревообрабатывающая, тоже прощай.
Человеческая психика — странная вещь. Изучай не изучай, прочитай хоть сто учебников, хоть двести, кажется, уже всё знаешь и об архетипах, и о травме рождения, и обо всём, ответишь себе на девяносто вопросов, а на сотый — самый главный в твоей жизни: почему за плямканье-чмоканье распломбировавшегося попутчика с нижней полки — может, хорошего человека, может, гения, может, спасителя человечества — готов убить раз и навсегда, ни секунды не задумавшись о его детях и об уникальности человеческой жизни: забить ногами в тамбуре (я никогда не бил человека ногами), вонзить в глаз вилку (я никогда не вонзал в человека вилки) и выбросить из мчащегося по просторам моей Родины поезда (я никогда никого не выбрасывал из мчащегося по просторам поезда).
Имя какого страшного, неприкасаемого бога зашифровано для меня в грамматонах ТС и ТШ ? Кому я приношу в жертву свою бессмертную душу и души своих соотечественников? А вы, уважаемые две трети, кому молитесь вы, заслышав, как трут пенопластом стекло? Что это — инстинкты, рефлексы, информация об опасности, затаённая в генной памяти? Какой из зверей Апокалипсиса цыкал зубом, пожирая моего пращура?
Кстати, об Апокалипсисе. Что такое ад, где плач и скрежет зубовный, я узнал в девятнадцать лет, когда уехал со стройотрядом на всё лето на Камчатку. Восемьдесят девятый год — начало эпохи развала и частного предпринимательства; не проработав вместе и недели, разбрёлся кто куда по шабашкам и халтурам и наш отряд. Быстрый и лёгкий заработок я поочерёдно находил, браконьерствуя красной икрой, спекулируя водкой и тайваньской косметикой и катая в нарды морячков — пока не докатился до женской зоны в качестве вольняшки-разнорабочего, откуда чухнул так, что оказался за триста километров от ближайшего населённого пункта, в тайге, на пару с таким же, как я, студентом-филологом, но двумя курсами старше, — гуманистом-гуманитарием, руховцем, отслужившим в Советской армии. Я делал раствор, он клал шлакоблоки — мы строили дом для каких-то новых людей в центре вселенной. Спали в одном вагончике, ели из одной миски, он читал привезённых с собой Маланюка и Терелю, я — купленных в Петропавловске Вежинова и Беккета. Жить вместе нам предстояло два месяца — пока не сдадим объект и не получим деньги.
Первая, вторая, третья ночи прошли нормально, а на четвёртую мой сосед — не помню его имени: Сергей не Сергей, Владик не Владик, нет, не помню — начал во сне скрипеть зубами. Когда скрипят человеческие зубы, кажется, весь мир, затаившись, замолкает: ни один лесной житель не смеет подавать свой голос, когда царь природы человек скрежещет зубами. Подчиняясь какому-то древнему — сродни ударам тамтамов и шаманским пляскам — ритму, человеческие челюсти давят и крошат друг друга, да так и не могут ни раздавить, ни раскрошить. И ты лежишь, как и всякая другая тварь, окаменев от страха и ненависти.
Скрежет зубами во сне — это что-то с психикой, так психика себя выражает, говорит, когда по- другому сказать не может. Это сигналы, вопросы, попытка завязать диалог. Прошло ещё две или три бессонные и чёрные для меня ночи — и диалог завязался, моя психика отреагировала на сигнал: наутро то ли Сергей, то ли Владик рассказал, что я во сне ходил с открытыми глазами по вагончику, аккуратно обходя стол, стулья, ящики и что там было ещё в нашем жилище, подолгу останавливался около окна и замирал,
