по ногам полз сквозняк. В мирное время мне бы за сквозняк досталось, а тут, конечно, все можно — гости!
Мама кричала подчеркнуто сердитым голосом: “Рита, ну помоги же мне подать рыбу!” Подать рыбу им, видите ли! А ребенок уже и не в счет, думала я злобно. Ничего, я вам покажу. Хватитесь, а меня уж и нет.
Как назло, вкусно пахло.
В окне белел выступ соседней многоэтажки, а за ним шашечками выстроились к горизонту хрущевки. Темнело. Я прислонилась лбом к стеклу. Бежать к одноклассницам — вычислят по блокноту. Это как в соседнюю комнату. Идиотизм. К мальчикам — а у меня их было трое, два Димы и один Сережа — неприлично. Они жили возле моей новой школы: на пятый трамвай сел и — готово. Но неприлично.
Сережа по кличке Гоголь жил с бабушкой, родители его работали за границей. Сережа надевал на меня наушники, садился и смотрел, как я головой под музыку качаю. Могли так полдня просидеть. Он только улыбался, когда улыбалась я, и скатерть, ровнехонькую, зачем-то разглаживал.
Он был старорежимный, этот Гоголь. Скатерти на столах, рубашки носил, а не майки, как все. Когда однажды он за чаем вышел и запропастился, я вдруг чувствую что-то горячее на шее, обернулась — он стоит и смотрит. Я его спросила, ты чего, Сережа? А он говорит, ничего, просто ты очень красивая. С тех пор я оставаться с ним наедине побаивалась.
Ужасно неудобно перед тем, кто тебя любит без взаимности. Как будто вы оба заразились одной болезнью, только он умер, а ты выжил.
Я познакомилась с мальчиками этим летом, на турбазе какого-то там завода, куда, говорила мама, меня “пристроили” благодаря дяде Володе. Черт бы его побрал. И в новую школу — с литературным уклоном, подумать только! — перевели тоже благодаря ему. Маме это стоило “если-бы-ты-знала-чего”. Но я не знала. Знала только, что она ходила с дядей Володей говорить с директрисой и та согласилась, потому что он “сама-понимаешь-какую-должность-занимает”. Из “бандитской” школы меня наконец перевели в “приличную”. Но я туда не ходила. Целый сентябрь и чуть-чуть октября. Потом меня накрыли.
Все эта компания, сказала мама. Связалась черт знает с кем. А я сказала, что люди в четырнадцать лет уже взрослые и сами знают что к чему. Мама, как всегда, сказала: ну и питайся тогда из своего кармана.
Вот при чем здесь “питайся”? Я что, придиралась к рациону? И что у меня в кармане? Талончик на трамвай? Думаю, ну и ладно, проживу. И пошла гордо в свою комнату. А потом, позже, наливала чай, довольно голодная, но даже печенье из вазочки не взяла, из принципа! Мама прошла мимо меня — по лицу видно было, злющая! — и склянки давай переставлять. И, уже закрывая дверь, сказала строго: котлеты в холодильнике.
Холодные котлеты тоже были очень вкусные.
Но теперь всему этому точно конец. После такого оскорбления я решила не оставаться в этом доме больше ни минуты. Борцы со шнурками в передней наконец разошлись и погасили свет,
Я с рюкзаком, где самое необходимое — свитер, тушь, карамельки, вышла.
Возле многоэтажки был телефон-автомат. Он сказал “алло” с надеждой, будто знал, кто звонит. Я бросила трубку и с удовольствием засмеялась. Нет, к Гоголю нельзя. Еще рехнется от счастья.
Одноклассницы отметались сразу. Но я решила все равно кого-нибудь из них набрать. Елисеевой я скучным голосом сообщила, что сбежала из дому. И, зевая, добавила: задолбали. Елисеева затараторила: а как же, а что же? Да ничего, сказала я веско, пойду к своим пацанам жить.
В бывшей школе знали, что у меня есть пацаны, и Елисеева замолчала с уважением. Как только я положу трубку, она заложит меня, подумала я, ну и пусть. Затем я позвонила Лебеденко, Лавринец и совершенно уже непонятно зачем — старосте класса Никодимову.
Никто из них не отнесся к моему делу с сочувствием.
Серьезных людей, к кому можно было сбежать, не нашлось. Вот кажется, что ты кому-то нужен, а если как следует копнуть, то — никому.
От этой мысли я расплакалась. И, всхлипывая, набрала еще один номер.
Катька. Она так чудесно засмеялась, а потом, заслонив ладонью трубку, спросила у мамы разрешения и стала диктовать адрес. Сказала — запиши. Я еще подумала, зачем это. Запомню! Надо же, новый друг, летом на турбазе познакомились, а уже такая помощь.
Нужно было ехать двумя троллейбусами, в район телебашни. Очень странный район. Пустырь, длинная краснокирпичная ограда. Здания каких-то институтов — черные, погасшие. Я помнила, что раньше, в детстве, мама возила меня в эти края к репетитору по английскому.
Дорога была длинная и скучная. Троллейбус гудел как истребитель, а тормозя, словно сам об этот
