Скоро к этой просьбе примкнул и милиционер, вышедший из башни.
— Не встану, — заупрямился корреспондент. И беспечно добавил: — Он все равно с места отойти не может.
Корреспондент лежал, от него выстраивалась прямая к кремлевским воротам. Он начинал заснеживаться. Куранты пробили два часа ночи. Было необычно праздничное настроение — ну ведь мы и отмечали Новый год. Офицер двинулся к нам. Мы быстро подняли корреспондента.
— Отряхните его! — весело крикнул милиционер, все же не особенно отходя от поста.
Я говорю, мальчики, будем прощаться, нам, короче, туда. Тогда летчик схватил нас под руки и увлек к реке. И мы побежали.
— Слушайте, почему вы носите варежки! — закричала я, выдираясь из лап летчика. — Впервые вижу мужчину, который носит варежки! Вы вообще откуда взялись? И как ваша фамилия? — сказала я строго.
— Я из МГИМО, и фамилия моя Тараскин.
Мы даже не знали, что ответить на это. На мосту Тараскин залез на флаги и торжественно кричал:
— Это река! Понимаете, река!
Я спросила корреспондента:
— И давно он пьет?
— Неделю, — сказал, не удивившись вопросу, корреспондент. — От него девушка ушла.
— И он ее любил? — У Зайцевой расширились глаза от уважения к Тараскину.
— Любовь — это фигня! — заявил Тараскин сверху и вдруг, решив утереть влажный нос варежкой, отпустил руку с флага, в этот момент он рухнул за перила Замоскворецкого моста.
Зайцева страшно закричала, я тоже, корреспондент перегнулся за перила.
Тараскин висел на корреспонденте, под ним был лед и, как он до этого справедливо замечал, река.
Зайцева визжала и руководила корреспондентом, корреспондент дал две руки Тараскину, а мы как могли держали корреспондента за ноги.
— Держите, бабы, держите, — грубо одобрял корреспондент. — Перехватывай выше, подтягивайся!
Одна рука Тараскина ухватила древко флага.
Мы не видели Тараскина, но знали, если он упадет, то... эээ... ему будет очень нехорошо. Упасть на лед — это тебе не полежать на Красной площади.
Раздался какой-то шлепок. Словно что-то упало на лед. Зайцева заволновалась. Но если бы это упал Тараскин, мы бы почувствовали изменение веса. А так мы по-прежнему держали утяжеленного корреспондента.
Наконец на периле показался ботинок Тараскина и его же колено. Корреспондент общественной жизни подтянул его за загривок, и Тараскин перевалился за перила. Вставать он не спешил, и мы все тоже сели на снег.
— Я его домой повезу, — сказал, закурив, корреспондент. — У меня жена беременная, ждет, голубцов наготовила. В тепле ему легче будет.
У одного беременная жена, у второго сердечная рана — а до трех ночи шатаются с девицами черт-те где.
— Давай уйдем от них? — неожиданно взялась за старое Зайцева. — Ну они же скучные, как одноклассники. Еще куда-нибудь упадут.
— Раз ты его доведешь, — сказала я и взглянула на Тараскина, свесившего подбородок на грудь и не подававшего признаков жизни, — тогда пока!
