— Что-то вроде покаяния? Замаливание грехов?
— Что-то вроде. — Артем усмехнулся. — С митинга на митинг. Когда меня здесь звали выступить… Еще вчера! Когда приглашали там и тут… Я ведь тотчас шел и выступал. Спешил! А уж как вещал! Пел в удовольствие. И как же волновало, пьянило, что меня спрашивают, что я востребован… Что меня зовут… Именно меня… Константа! Константа!.. Я млел.
Хозяйчик приносит наконец чай.
Артем пьет, делает первые трудные глотки.
— Я млел… А сейчас у меня перед глазами снег… Снег… Снег… Как бред. Лошадка и сани… Лошадка вся в снегу.
— Но, Артем! Когда вы рассказали шаг за шагом про свой приход в ГБ, про объяснительную записку, это была минута… Минута настоящего мужества. Не нашенского, особого мужества…
— Какое мужество! Мне, Инна, было некуда отступать… Уже некуда было спрятаться. Мальчишка классно меня подставил.
— Он нечаянно.
— Знаю.
Инна набрала побольше воздуха в грудь:
— Сама не понимаю, чего я к вам пристаю. Хочется, Артем, тоже что-то рассказать вам… Про Питер. Про Санкт-Петербург.
— Я помню, помню... Ты часто туда ездишь. С какой-то туристической группой.
— Я влюблена в этот город.
— Я думал, у тебя заодно с городом там парень.
— Никого!.. Только сам город.
— …Неконтакт с властью. И особенное отвращение к стукачам.
— Это ясно.
— Вы же помните, Артем, нашего отца… Известнейший диссидент — это еще не значит правильный отец. Он привил Ольге излишнее презрение к слабостям людей. И гордыню с пеленок… Этакий либеральный снобизм. А я была тогда маленькая. И потому я проще и снисходительнее.
— Вы так смело об отце.
— Не я. Это Ольга… Это ее слова… Я только повторяю.
— Хотите — поедем вместе в Питер?
— Зачем? — В голосе Артема пустота и равнодушие.
— Ну так.
— Зачем “ну так”?
Инна, помолчав, подбирает слова:
— Конечно, я не такая красивая… Но… Но я восторженная. Со мной легко… я думаю, я умею залечивать раны.
Артем только усмехнулся: — Инна!.. Какие раны?! Что тут залечивать? Неудачников не лечат.
