— Подожди, Максим. Ты обещал устроиться работать в музыкальную школу… Ты ведь пойдешь на работу?
— Да, да, но не сию же минуту.
— Ты обещал.
— Я жду из этой чертовой школы результатов. Я же прошел их придурковатое собеседование.
— Это было давно.
— Лёльк!.. Вокалист второй день ничего не жрал! И ведь он без женщины. Имей совесть!
— Но у меня так мало денег. А зарплата, Максим, только на будущей неделе!
— Но ты что-то говорила про зеленые.
— Запас на черный день…
— Так чего же мы ждем! День вполне черный. Куда еще чернее?.. Сто долларов?.. Какая замечательная бумажка! Ее надо разменять!.. Оль! Родная моя!
И объятие мягко распалось.
После крохотной (ну пустяковой) заминки с деньгами Максим усаживает Ольгу в другое кресло — в мягкое, удобное, самое лучшее здесь.
Все для нее.
Максим трогателен и заботлив. И жестом говорит ей — нет-нет, не вставай, Оль! Чтоб без лишнего движения. Чтоб полное счастье… Он чуть ли не бегом принес ей горячий шоколад. Не пролил. Не споткнулся…
Горячий шоколад! Сидя! Утопая! В единственном здесь большом кресле!
Глубина кресла — глубина счастья, разве нет?
*
“— Твой потрясающий открытый характер! — повторяю я Максиму как бы между прочим.
Эта попритершаяся фраза у меня теперь наготове. Я расту. Я теперь быстро расту. Мужчина тоже не замечает повторений. Абсолютно! Если его хвалят… Его слипшиеся мелкие радости.
А горячий шоколад и любовь в глубоком кресле почти каждый раз связывались теперь с зеленой бумажкой в сто долларов. Которую надо разменять… И я ее отдавала… До последней. Главное было не разменять любовь. Не разменять ее на ссоры.
Ну а как иначе — не возьмет же он деньги сам!..
Максим, не торопясь, подает мне мою сумочку. Чтобы я своими руками выдала хоть что-то на прокорм барабанщика и на женщин вокалиста.
— Нет-нет, родная… Своей рукой.
— То, что ты, родная, называешь моей открытой бесхарактерностью, во всяком случае, намекаешь на это, — и есть мой характер. Это, Оль, потому, что мы рок-музыканты!.. Это не от природы. Это не от генов. Это от магии музыки.
