«Дневнику Анны Франк» суждено было стать своего рода логотипом Холокоста, символом глобальной трагедии, пропущенной через переживания маленькой девочки. Тем поразительнее в нем то, что значительная его часть как бы отрешена от Холокоста и почти свободна от его прямых коннотаций. Конечно, обусловленная им ситуация несвободы и необходимости прятаться от глаз людских никуда и никогда не исчезает, но уходит достаточно глубоко — как бы в подвал сознания. На переднем же плане — напряженные коммунальные отношения трех домохозяйств и восьмерки людей, повязанных общей целью, а точнее — надеждой: спастись. Не менее, а подчас и более напряженными являются и внутрисемейные отношения. Но еще сложнее внутренний мир Анны: природа берет свое, и прежде всего — это дневник вслушивающейся в себя чуткой девочки периода полового созревания, то есть сугубо личный документ (отчего ее отец при первой публикации и испытывал настолько большие трудности, что подвергал печатный текст жесткой семейной цензуре). И только во вторую очередь дневник Анны Франк — это историческое свидетельство.
Анна Франк с самого начала обращается к своему дневнику как к живому существу, призванному стать ее alter ego и заменить ей друга, с которым она — в своем навязанном в укрытии одиночестве — могла бы говорить. Очень скоро это перестало ее удовлетворять, и она перешла к вымышленному адресату, подменяющему собой дневник, — к «Китти», антропоморфной версии «друга-дневника». Тем самым она как бы вступила в литературную игру и начала лепить литературное произведение определенного жанра, все более и более удаляясь от органического жанра дневника.
Многих персонажей дневника, своих соседей, например, Анна дает под вымышленными именами, и это дань не только условиям «коммуналки» или конспирации в амстердамском убежище. Она не устояла перед соблазном охудожествления, и недаром у дневника появились свои «редакции», над которыми автор специально «работала».
Да и собственно дневникового горения, зуда каждодневных записей у нее все-таки нет. Записи — в зависимости не от внешнего, а от внутреннего состояния — то сгущаются на неделю или на две, но потом может наступить и многонедельный перерыв.
Несопоставимы и жизненные условия Тамары и Анны. Положение и возможности директора акционерного общества Отто Франка в Амстердаме и профессора Владимира Лазерсона в Каунасе были несоизмеримыми. Первый устроил своей семье из четырех человек убежище в самом центре Амстердама, под носом у гестапо, — в задней, выходящей во двор, части того дома, в лицевой части которого размещался офис его бывшей собственной фирмы. Несколько бывших ее сотрудников и доверенных лиц на протяжении двух с лишним лет не только держали язык за зубами, но и, не считаясь с риском для себя лично, каждодневно и всячески поддерживали жизнь в тайнике за перегородкой. Анна в этом убежище хотя и вздрагивала от каждого шороха, но провела свои дни в относительно комфортных условиях. Со временем практически все ресурсы и запасы в убежище исчерпались, но голод, холод и принудительный физический труд были ей до ареста практически незнакомы.
Семья профессора Лазерсона (пятеро, а затем четверо душ) проживала в гетто со дня его основания, успев, правда, обменять просторный особняк на окраине Каунаса на маленький четырехкомнатный домик в Большом гетто: постепенно их уплотнили до одной-единственной комнаты. На работы Тамара ходила все два с половиной года, проведенные в гетто, и однажды даже угодила в кутузку — внутригеттовскую тюрьму. Тамарино укрытие было очень далеко — сельская усадьба Пакамачай почти у латвийской границы: там ей пришлось превратиться из еврейской девочки в литовскую, по имени Элянуте Савицкайте.
Было бы пошло называть Тамару Лазерсон литовской Анной Франк, а ее дневник — каунасской версией амстердамского. При всем своем удивительном сходстве и даже родстве это две совершенно разные судьбы и два совершенно разных документа.
Каждый из них — памятник Катастрофы. Но если дневник Анны, впервые опубликованный в 1946 году, сегодня уже хорошо известен и изучен (в Амстердаме ему и его автору посвящен целый музей), то историческое усвоение дневника и судьбы Тамары Лазерсон — еще впереди.
Музейная «глава» у дневника, впрочем, уже была — в Вашингтонском музее Холокоста: в 1999 году, когда пишущий эти строки был в этом музее на месячной стажировке, он видел его на замечательной выставке, посвященной истории Каунасского гетто. Жизнь гетто разворачивалась как бы изнутри, и дневник Тамары Лазерсон способствовал этому эффекту так же, как и дневник Абрама Голуба, рисунки Эстер Лурье или фотографии Георга Кадушина.
О том, что жизнь сведет меня с автором дневника так неспосредственно и тесно, я, конечно же, тогда не догадывался. За те месяцы, что нам потребовались на подготовку этой рукописи, мы обменялись, наверное, тысячей имейлов и десятки раз беседовали по скайпу. Мне даже стало казаться, что мы знакомы не одно десятилетие.
Я благодарен судьбе за эту встречу и очень надеюсь, что дневник Тамары Лазерсон найдет отклик и у читателей.
В настоящую публикацию вошли фрагменты дневника за 1942 — 1944 годы. Полностью дневник и другие материалы Т. Лазерсон-Ростовской и ее брата В. Лазерсона увидят свет в книге, готовящейся в издательстве «Время».
sub ДНЕВНИКИ /sub
