Он.
Пустить или нет? Может, и ему дадут шанс? Тогда посмотрю хотя бы, какой он стал, тридцатилетний. В конце концов, про белье он наверняка давно забыл, а с таким красавцем попробовать...
Она поскорей нашла бинокль, смотрит. Лица его она, конечно, тоже не помнит, только ярко- голубые глаза и общую неотразимость. Но лица пока и не видно, видно лишь, что шар, и корзина под ним, и кто-то стоит и, кажется, тоже смотрит в бинокль.
Да, мужчина и смотрит в бинокль.
И кажется, молодой. Слишком даже молодой, совсем мальчик.
Подплыл чуть ближе — пожалуй нет, не мальчик, лет примерно двадцать пять.
Шар плывет быстро, теперь видно гораздо отчетливее. Нет, не меньше все же тридцати. Вот он опустил бинокль, какое лицо! Просто медальное, ни следа юношеской неопределенности. И глаза голубые- голубые, даже издали сверкают, как две хрустальные искры. Твердые губы изогнуты луком, а в приподнятых уголках, в углублениях, как будто намек на улыбку. И волосы, крутые светло-русые завитки облегают голову, как серебристый шлем. Неужели правда, что такой красавец на нее смотрел? Значит, она и в самом деле была тогда ничего. А сейчас? Посмотрит ли он на нее сейчас? Может, лучше все же сперва немного поговорить с ним, прежде чем подплывет ближе.
Она наклонилась и пошарила по внутренней стенке борта. Где-то тут должен быть карманчик, а в нем телефон.
Вот он.
Она выпрямилась и снова поднесла к глазам бинокль.
Он тем временем подплыл еще ближе. Теперь видно, что вокруг голубых глаз припухшие круги, на медальных щеках серые впадины, а волосы, оказывается, гораздо длиннее и не такие светлые. Пожалуй, ему уж и сорок есть.
Ближе, ближе... Вот он наклонил голову, копается, шарит изнутри по стенке борта. Подул ветерок, отмахнул с макушки негустую прядь, и мелькнула под солнцем бледно-розовая тонзура. Он выпрямился, держит в руке телефон. Теперь и без бинокля видно, что человеку далеко за сорок.
Еще десяток метров.
Или уже за пятьдесят? От носа к губам бегут резкие складки, оттягивают вниз углы рта. И нос — ведь только что был точеный, с тонко вырезанными ноздрями, а теперь расплылся, покраснел, и ноздри едва видны.
Шар плывет быстро, и ясно, что человеку этому уж и шестидесяти больше не видать. Вон как запал рот, как выдвинулся подбородок, как брюзгливо отвисла нижняя губа... жидкие серо-пегие кудри бахромой окружают гладкий бледный купол... Что это, что с ним сделали?
Ну нет, такого я не хочу, подумала она, торопливо нажимая кнопки и поворачивая ручки. Ее шар послушно рванул вверх и начал отдаляться.
— Минуточку! — донеслось до нее.
Она подбавила горячего воздуха.
— Мину-у...
Нет, надо все же поговорить, в память дивной его былой красоты.
054-0101010.
— Да, да! — Голос в трубке такой, какого она и ждала, тенор, чистый и не слишком высокий. — Куда же вы? Вы ведь меня вызывали!
— Ну, не совсем вас...
— Не меня?
— ...и не совсем я...
