— Ты разве не за этим летела? А? Так чего? Поиграемся! Теперь-то у тебя, поди, все дырочки в порядке, а?
Зажигалка! Вот она, в кармане. Подаренная сыном зажигалка с сильным плазменным пламенем, которой она всегда побаивалась.
Нейлоновый канат начал плавиться и чернеть. Пламя обжигало ей пальцы, но она упорно водила зажигалкой под канатом и одновременно била по нему телефоном.
Старик схватился за бортик.
И тут канат поддался. Растянулся в тонкую расплавленную нитку и тихо разошелся.
Ее шар метнулся в сторону и вверх, едва не выдернув старика из его кабины. Он перевесился через борт и мгновение болтался на краю вниз головой. Не дай бог, еще сковырнется! Или пусть? Однако он удержался, выпрямился, ей видно было, как беззвучно разевается его рот, и она, не слыша, знала, что он шлет ей проклятия.
— Вали-вали, В. И. Лен! — крикнула она, но и он вряд ли ее услышал.
Н-да, вот это возможность так возможность.
Не просила, не звала. И даже не вспоминала его, только изредка, мельком. Но ведь появился же он, а случайностей здесь не бывает. Значит, все-таки просила и звала? Нет, надо, видно, поосторожнее с воспоминаниями. Только вспомнишь, как раз выскочит опять что-нибудь этакое.
Скорей найти что-нибудь хорошее. Приятное. Лестное для самолюбия.
Выйти замуж за иностранца. Какая волнующая, невозможная, блистательная перспектива! Сбросить все то, что целую жизнь сковывает внутренности парализующим каркасом страха и отвращения и не доходит до ясного сознания во всем своем отчаянии только потому, что вот это, здесь, такое, как оно есть, это ведь и есть единственная возможная жизнь, ведь ничего другого нет, не бывает, а только в кино, в книжке, в недоступном мифе.
Выйти замуж за иностранца! Расслабиться. Расцепить зубы, разжать кулаки со следами ногтей на ладонях, отдаться под опеку и заботу инопланетянина, который в том, несуществующем, мире — свой, а значит, может дать все, в том числе и счастье.
И вот он, иностранец. Мифическое существо. Полунебожитель. К тому же — француз. Приехал изучать что-то наше, но это его дело, не все ли равно. И — да, влюблен, очарован ее характерной русской внешностью и экзотической русской душой. То, что она еврейка, он вроде бы вообще не принял к сведению — конечно же, он ведь иностранец, иностранцам это наверняка безразлично. И даже наоборот, это его подогревает. Что-то он слышал про русских евреек, чем-то они особенно очаровательны. И он очарован — ее немодной чистенькой одежкой, ее невинным антисоветизмом — ах, только в его глазах невинным! — и цитатой из Валери по-французски, выученной к свиданию.
И она тоже, она тоже. В иностранца влюбиться так легко. Он ведь ненастоящий. Он такой незапачканный и прозрачный снаружи, и совсем не видно, что внутри, и не надо, чтоб было видно, как можно дольше не надо, зачем. Неужели внутри может оказаться что-то не вполне совершенное? Или, еще хуже, что-то обычное, знакомое, повседневное? У иностранца? У француза? Такого цивилизованного, такого нездешнего? С ним даже по улице ходить страшно — а вдруг пристанет к нему что-нибудь наше, потом отскребай.
Но они ходили — по улицам, по паркам, по музеям, по кафе, — а куда еще денешься? Не в гостиницу же к иностранцу идти, в самом деле, где на каждом этаже в коридоре сидит чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй... И не домой же, в густонаселенную коммуналку. Ну и уж, конечно, не в подъезд.
Ну и выходили. Не стерпел бедный иностранец, стал звать жениться, ехать с ним туда . Счастье висело у нее перед носом, как сверкающая елочная игрушка, и заманчиво мерцало в сумерках неизвестности.
Но разве это возможно? Это же невозможно!
Он, конечно, не понимает. Говорит, что формальности можно уладить потом, во Франции, а сейчас главное, чтобы быть вместе. Чтобы она поехала с ним.
Что значит — ее не пустят? Кто не пустит? Почему не пустит?
Объяснять долго, трудно и — стыдно. Да, стыдно. Ей стыдно за свою страну, такую, какая она есть, с ненавистным ее устройством, со всеми ее горами лжи и пропастями страха, и все равно — свою. Как странно. Кажется, она действительно ощущала ту страну как свою — теперь уже трудно вспомнить. Удивительно, как без следа испарилось это ощущение.
...Но даже если бы вдруг отпустили. Уехать отсюда? Уехать навсегда. Из своей родной страны. От всего своего, от всех своих. И всю жизнь говорить по-французски? Она всегда любила французский
