рано, один за другим. Цой. Янка Дягилева. Майк Науменко. Сергей Курёхин. Алексей Хрынов. Егор Летов. Эпидемия какая-то.
Говоря о русских рок-музыкантах, Лев Наумов пишет в предисловии: «Башлачёв жил так, что в момент его смерти все остальные в одночасье повзрослели».
Тут какое-то другое слово надо подобрать, не «повзрослели» даже. Башлачёв как открыл окно, в которое выбросился, — так оттуда и потянуло огромным ледяным сквозняком. Его гибель была знаком — и никто в полной мере этот знак не осознал. Все вроде бы побежали дальше — а заслонку-то вытащили, и вот то одного сбивало и уносило назад, то второго...
Своих слов и своих дров, чтоб отогреть целую страну, у поколения не нашлось. Зато попытки устроить фейерверк, имея в запасе только отсыревший порох, стали обычными.
В книжке, о которой мы ведем речь, приведены слова Ревякина об одном из квартирников Башлачёва: «Это был не концерт, а проповедь какая-то. Помимо искренности, чувствовалось, что за ним стоит что-то весомое, которое словами не передать. Какие-то ангелы в этот момент присутствовали. Это я сейчас так передаю это состояние: полумрак, свечи горят, Саша поет и люди внимают. Тогда еще люди умели слушать…»
Очень грустные слова — и про людей, умеющих слушать, и про ангелов тоже. Куда делись люди, готовые к проповеди? Степень разочарования, разуверенности, разобщенности глубока настолько, что кинь туда камень — и не услышишь звука его паденья. И где теперь ангелы, видевшиеся за плечом Башлачёва? Оставили нас? Оставили его?
Он не должен был так делать, как сделал? А что должен был — жить и смотреть на все это? Кто-то из любящих Башлачёва в состоянии представить его в наши дни? И чем он занят? Выбирает меж президентом и премьером? Ходит на Манежную? Нет такого воображения, чтоб это вообразить.
Слушать сегодня Башлачёва просто страшно. Тут такая степень честности и… не знаю еще чего, — что сил нет вынести его голос. Мой сотоварищ, хороший петрозаводский писатель Дмитрий Новиков сказал как-то: «Я его не слушаю уже лет десять. Я сказал: „Саша, ты ушел, а я еще поживу…”»
Осталось, чтоб совсем не потеряться, хоть изредка перебирать какие-то непонятные и порой чем-то даже нелепые истории из башлачёвской жизни.
Я из этой книжки узнал, например, что Башлачёв и Кинчев в 1986 году несколько раз были в гостях у Аллы Пугачёвой. Выпивали, пели, в какой-то момент Пугачёва начала стучать Марку Захарову, жившему ниже, чтоб он пришел послушать. Можете себе вообразить эту ситуацию? Я что-то никак не могу.
На очередной день рождения Бориса Гребенщикова Башлачёв подарил ему полено, а потом долго переживал о нелепости подарка. Может, зря переживал?
Сергей Соловьёв мог бы снять в фильме «Асса» Башлачёва — в главной роли. Соловьёв смотрел Башлачёва, слушал его, пришел в восторг… Это был бы другой фильм наверняка. А может быть, вся история нашей страны вообще была бы тогда совсем иная? Тогда ведь вся страна видела это кино.
Но, с другой стороны, я опять спрашиваю себя: и что? И что, раз смотрела? Башлачёв спас бы нас всех? Башлачёва спасла бы обрушившаяся на него любовь и, прости господи, слава?
Даже говорить такие вещи про него — какое-то почти кощунство.
26 апреля 1986 года на даче у друзей Башлачёв вдруг сказал, что слышит звук трубы, — он говорил про Апокалипсис. Только на другой день стало известно, что в этот момент взорвался чернобыльский реактор.
Один из последних квартирников Башлачёва был неудачный, петь он явно уже не хотел. И на квартирнике не хотел, и вообще — никогда больше. Одна девушка попросила Башлачёва исполнить какую-то песню, он ответил: «А ты спляши — я спою». На концерте был Егор Летов. После концерта Летов ужасно ругался, что обещали гения, обещали личность, откровенье обещали — а тут черт знает кто. Оглянулся — и за спиной стоит Башлачёв, слушает.
Вот ведь как.
Я не знаю, какие из всего этого нужно делать выводы.
И в а н В о л к о в. Стихи для бедных. М., «Воймега», 2011, 62 стр.
Волкова я впервые увидел в Липках — есть такой приют для более-менее молодых писателей и поэтов.
Волков тихо сидел за столиком в баре, иногда наливал себе водки из принесенной с собой бутылки, которую держал где-то возле ноги в пакете. Пил без закуски, никому не предлагал — желающих там всегда человек триста ходит вокруг, всех не угостишь. Но если просили — наливал. Чуток.
Было полное ощущение, что это никакой не понт. Просто сидел и мирно пил, совершенно не светился. Было видно, что он делает это периодически и, в общем, умеет это делать.
Уже потом я почитал стихи Волкова.
Давайте я еще раз примерно в том же виде повторю вышеизложенную фразу.
Итак, прочел стихи Волкова.
Сразу возникло ощущение, что это никакой не понт. Было видно, что он делает это периодически и, в общем, умеет это делать.
Я как-то для себя заметил, что сейчас пишут очень мало прозы, которую можно дать почитать маме, и очень мало стихов, которые хочется выучить наизусть.
Хотя отличной прозы сейчас очень много, и настоящих, высокой пробы поэтов тоже наберется добрая дюжина.
Но просит мама почитать хорошую книжку, и думаешь: ох, этого маньяка точно не дам, и этот ее огорчит, а у этого вообще кошмар на душе творится, да и этот мой коллега совсем больной на голову… Ну и сам я, мягко говоря… В общем, перечитайте, мама, «Тихий Дон» лучше.
Или читаешь поэтическую книжку и думаешь: ах, какой мастер, ох, как рифмует. Или наоборот, ах, какой мастер, даже рифма ему не нужна. Но чтоб мне захотелось с этими стихами жить — такое редко случается.
А у Волкова я прочел и сразу что-то запомнил, зазубрил, хожу теперь с этим: «Подари мне губную гармошку: / Я когда-нибудь для куражу / Перед тем, как звонить в неотложку, / Помычу на низах, погужу — / Бессловесное грубое пение / Будет лучше любой тишины, / Ибо жалость дороже презрения / И несчастие старше вины».
В связи с Волковым многие, думаю, сразу вспоминают Рыжего. Волкова, наверное, это несколько раздражает. В том числе потому, что стихи он писал и до Рыжего,и даже по годам постарше его будет, и вообще — схожесть эта вовсе не в области поэтики кроется, а в области жизни как таковой. Допустим, одному человеку попало картечью в грудь или ампутировали руку, печень, ногу — и второму тоже, все то же самое. Значит ли, что второй первому подражает?
Писать под Рыжего пытаются многие — лично у меня по прочтении реакция чаще всего одна и та же: ну не веришь ни одному слову. Кубики те же, а домик разваливается. Так последние сто лет сто тысяч человек пытались писать под Есенина — черта с два у кого вышло.
У Волкова все давно получилось, потому что за базар отвечено, натурой оплачено и пропечатанное в книжке надиктовано былью, бытом и всем, чем полагается.
«Соблазнить бы эту деву, разливающую пиво / На окраине, в дешевом и приятном кабаке, / За щекой у королевы, королевы недолива / Поселиться на покое где-нибудь невдалеке. / Ни в Москву, ни за границу никогда не соблазниться, / Навсегда обосноваться в лучшем месте на земле, / Потихонечку спиваться, забывая ваши лица, / Перечитывать Лескова, Стерна, Диккенса, Рабле».
Такая, казалось бы, простая мелодия. Настоящая, как река. Сними, казалось бы, штаны с рубахой, ступи в воду — и сразу поплывешь так же красиво по воде и почти уже над водой. Но как ни
