Четверокнижие
О л ь г а С е д а к о в а. Четыре тома. М., «Русский фонд содействия образованию и науке», 2010. Том 1. «Стихи», 432 стр. Том 2. «Переводы», 576 стр. Том 3. «Poetica», 584 стр. Том 4. «Moralia», 864 стр.
Вместо вступления. Архитектура и графика . Ольга Седакова — знакомая с большинством авторов литературного подполья, — кажется, никогда не входила ни в одно сообщество и не писала никаких манифестов. Ее несвязанность с общим контекстом неподцензурной литературы, с одной стороны, создала образ надменной и замкнутой поэтессы, а с другой — помогла ей выйти из душных границ андеграунда.
Этот четырехтомник — издание-оксюморон, апология эклектики. Зыбкое, подвижное, прихотливое — и величественное строение. Каждый фронтон выполнен в остром, порой режущем глаз сочетании стилей.
Можно написать, например, что автор, как средневековый ученый монах/монахиня бережно собирает потемневшие от времени пергаменты и переписывает их, усваивая им христианскую непобедимость — и усваиваясь их архаичному миру. Или порассуждать на общие нравственные темы — в свете христианства. О том, что смелость христианина — не уйти в затвор, отказавшись от чтения светских произведений, а нести Слово Божие в тот мир, где они есть. Что смелость поэта — быть с погибающим человеком/миром, а не уходить от него. Можно углубиться в лес специальных терминов: новозаветная традиция, высокий модерн, постмодерн, профанация культуры, тирания посредственности. Но ни традиция, ни логические построения, ни терминология (намеренно бросаю в одну корзину) общей картины, а тем более искомого ракурса не дадут. Автор чрезмерно, избыточно разнообразен, и в этом — стиль.
Издание вызвало у меня две ассоциации: с архитектурой и с графикой импрессионизма (Мане, Писарро). Восхитительно, что такое тяжелое и благородное явление, как архитектура, может (почти без напряжения) существовать в пространстве одного автора вместе с таким капризным и нежным явлением, как графика. Возникает ощущение расписанного пастелью (лучше темперой) города. Рая?
Цвета обложек для томов выбраны совершенно импрессионистские: ультрамарин, темный зеленый хром, лиловый и пурпурный. Вспоминается Клод Моне!
Высокая архитектура немыслима без скульптурных изображений. Есть три наиболее известных типа портретных изображений в скульптуре — рельеф, барельеф (выступающий более чем наполовину) и горельеф (примерно три четверти). В данном издании присутствуют все три, и все три типа — изображения Автора. Он, как и полагается зодчему, создает себя — но в виде зданий. И все они — автор. О чем бы ни писала Седакова — об осенней воде, о зимних праздниках, о стихах Хлебникова, о Рильке или Франциске Ассизском — она пишет о себе. Потому что она — это та пластичная теплая материя, в которой в настоящем времени и отображаются все эти явления. Она — глина, темпера, умбра, сепия.
Это исключительный и очень женственный жест. Быть средством выражения. Быть посредником. Глина в статуэтке не осознает себя глиной — она осознает себя либо святой (перевод стихотворения Малларме), либо поэтом. В чистом виде скульптурой назвать это явление тоже нельзя. В «Poetica» (том 3) и «Moralia» (том 4) много именно архитектурных деталей — и возникает мерцающий онирический ансамбль.
Архитектура — ideа fix неофициальной культуры. Достаточно открыть «Охоту на Мамонта» Виктора Кривулина, чтобы это увидеть. Аронзоновские строки «хорошо стоять вдоль неба (читай: рая)» и «ты стоишь вдоль прекрасного сада» — насквозь архитектурны. Шварцевские «извивы Москвы» и «завертья ее безнадежные» — не что иное, как архитектура. Седакова выразила ту же мысль в структуре издания. Томная, лирическая нота любования вносит в строгий архитектурный мир трогательность графики, почти детского рисунка. И оттого все издание приобретает чуть камерное звучание, что избавляет от давящей торжественности.
Том первый: «Стихи». Возможно, этот том — самое полное собрание стихотворений Ольги Седаковой. Обложка тома глубокого лилового цвета. Лиловый — цвет игуменской камилавки и кардинальской сутаны, цвет облачения православного священника во время воскресной службы Великим постом. Формат и фактура обложки вызывают воспоминания о поэтических томиках двадцати-тридцатилетней давности: Франческо Петрарка, Джакомо Леопарди — предметах почти страстной охоты любителей поэзии. И это приятно. «Стихи» можно назвать билингвой одного автора: раннее творчество — позднее творчество, с осью где-то в районе «Китайского путешествия»: «…неужели мы расстанемся, как простые невежды?»
В книге тринадцать разделов, расположенных в хронологическом порядке: от нежно любимого почитателями «Дикого шиповника» (1976 — 1978) до строгих, почти трагических «Элегий» (1987 — 2004) и «Начала книги» (стихи 2000-х годов).
Стихотворения известные, например «Стансы в манере Александра Попа», соседствуют со стихотворениями, которые широкому читателю почти не известны — «Сестре» или «Филемон и Бавкида».
Один из главных образов поэзии Седаковой — Данте. Вариации на его темы она может писать до бесконечности, никогда не повторяясь. Ее Данте — одновременно и «великий гордец», и «святой». Ее Данте — стихия; но это и зеркало «различения духов», противостояние ясного видения поэта смутным предсказаниям профана.
Тема Китая, китайской культуры, вызывавшая оживленный интерес в неофициальных сообществах поэтов 70-х и 80-х, у Седаковой дана с нежностью, почти без гротеска (в отличие, например, от Елены Шварц), в нарочито пастельных тонах. Это скорее поэтическая медитация на китайские темы, рассматривание общей поэтической родословной с китайскими поэтессами (Ли Цинчжао), одинокие и тонкие судьбы которых вызывают желание им подражать. Китай Седаковой — это сочетание нравственности и мудрости, это мистическая страна равновесия и покоя — и совсем не важно, что она есть на географической карте, и что она есть на самом деле: «И то, что есть награда, / что есть преграда для зла, / что, как садовник у сада, — / у земли хвала».
Средневековье и Новое время. Излюбленные сюжеты и герои английских рыцарских романов встречают читателя в «Тристане и Изольде»: «Раненый Тристан плывет в лодке», «Рыцари едут на турнир». Тут же возникают легенды об Иакове и Сергии Радонежском, стихи об Алатыре и о бабушке. Для поэта все это — личные легенды, прославленные в его мире. Стихи действительно напоминают купы дикого шиповника: клубятся, покачивают густыми ветвями, издают узнаваемый аромат. Сакральные тексты, мифы, личные воспоминания — все смешано. Возникает ощущение легкого опьянения, как при глотке чистой воды
