недвижимость.
Однако обратимся к другой идее библиотекаря Пахомова, погибшего от рук односельчан, «что история — это всего лишь вереница плохо проверенных фактов, а все, что сверху, — это миф и идеология». «Если архитекторы храма Василия Блаженного не были ослеплены, Сусанин не заводил поляков в лес и не отдавал „жизнь за царя”, Чапаев не тонул, героически гребя одной рукой, а просто умер на плоту во время переправы, Каплан не стреляла в Ленина, а Крюков не кричал „Отступать некуда — позади Москва”, то куда девать историко-культурную память, которая этими легендами живет?» — рассуждает Пахомов.
Посланный в село Большие Ущеры для детализации некоторых моментов, связанных с историей Великой Отечественной войны, Пахомов быстро обнаруживает, что немцы «отродясь не проходили через Большие Ущеры и вообще никаких военных действий в радиусе ста километров не вели». Что совсем не мешает наличию военно-исторического уголка в местной библиотеке, где висят портреты местных пионеров-героев с рассказами об их подвигах, при ближайшем рассмотрении довольно бессмысленных: логика у творцов мифов явно хромает. Ну зачем, к примеру, пытаться угонять пионеру немецкий танк, который он не умеет водить? Снимать стенд Пахомов, однако, не спешит: бессмысленный с краеведческой точки зрения, стенд являет собой «памятник советского мифотворчества».
Вот о механизмах советского (а также антисоветского) исторического мифотворчества, что, по концепции автора, две стороны одной медали, — и пойдет речь в романе «ВИТЧ».
Название, естественно, ассоциируется с грозной (и тоже мифологизированной) болезнью, однако расшифровывается как «вирус иммунодефицита талантливого человека». Или творческого — добавляет изобретатель термина Яков Блюменцвейг. Он еще не решил. Однако, похоже, и сам диагност и обличитель ВИТЧа страдает от отсутствия таланта: отсюда его неугомонные политические и эстетические провокации, необходимость постоянно доказывать себе и другим наличие творческого потенциала.
То напишет, будучи евреем, антисемитскую брошюрку о сионо-масонском заговоре с использованием самых пещерных мифов и создаст организацию с провокационным названием «Смерть жидам», то, развернувшись на 180 градусов, организует фронт «Россия для нас», главный лозунг которого — «Русские, вон из России!», то придумает партию Южных Курил «Отдайте нас Японии», то создаст «театр дегенератов» — настаивая на том, что в названии нет никакого вызова, а просто актеры театра действительно «дауны, олигофрены, дебилы» — «одним словом, полные и непроходимые идиоты с точки зрения вашего „здорового” общества». (Это детище эстетического провокатора, иронизирует автор, имело большой успех на Западе: «Устроителям театральных фестивалей было неудобно не давать главный приз психически больным людям — их бы сразу обвинили в дискриминации».)
Этот «деятельный псих», по определению одного из героев, — наиболее удачный персонаж романа. Остальные как-то не слишком различимы, включая протагониста, Максима Терещенко, литературные занятия которого способствуют движению сюжета. Сам же сюжет занятен и, как всегда у Бенигсена, основан на анекдоте, которого бы с лихвой хватило на небольшой остроумный рассказ: ссыльные диссиденты, освобожденные «перестройкой», не хотят выходить на свободу и самоизолируются. Сюжет дает широкие возможности столкновения абсурда и дотошной реальности, что у Бенигсена обычно служит источником многих комических сцен.
Но автор решил писать роман, а его надо наполнить персонажами, побочными сюжетами, связать с современностью. Вот с современностью-то и не получается. Снова возникает какой-то хозяин жизни из тех, кто разворачивает немыслимую интригу, за которой скрывается банальная цель — скупка недвижимости (совсем как в романе «Раяд»). Только там Карабас-Барабас дергал марионеток за ниточки, оставаясь за ширмой, а здесь он выходит на авансцену, улыбается всепокоряющей улыбкой, демонстрирует хорошие манеры, образованность и начитанность, заказывает Максиму Терещенко книгу о диссидентах и щедро расплачивается... И при этом остается фигурой условной и несколько картонной. Каким-то лишним довеском к роману выглядят похождения Максима в финале. Вообще при чтении возникает впечатление как от голубца, завернутого в несоразмерно большой капустный лист: пока еще доберешься до лакомой начинки, а уже сыт капустой.
Но перейдем к начинке. Итак, Максим Терещенко (не слишком удачливый литератор, помотавшийся по заграницам с десяток лет и вернувшийся в Россию, фигура, как я уже говорила, довольно условная) получает неожиданный заказ — написать книгу об истории неподцензурного альманаха. Заказ фальшивый: это лишь способ выкурить окопавшихся диссидентов из их норы. Но Максим об этом не знает и принимает заказ всерьез.
Приходящая тут же на ум Максиму (и читателю) ассоциация с альманахом «Метрополь» энергично опровергается собеседником: «Да какой, в жопу, „Метрополь”! Реально диссидентский...» Выясняется, что речь идет о подзабытом альманахе «Глагол».
Сначала кажется, что этим нехитрым приемом автор просто морочит читателю голову, да и год выпуска вымышленного «Глагола» и реального «Метрополя» совпадают. Однако придется признать, что общего между ними действительно мало. Судьбы участников «Метрополя» складывались по-разному: одних помурыжили и выпустили на Запад (Аксенов, Кублановский, Фридрих Горенштейн, Юз Алешковский), других подержали в карантине и стали издавать и допускать на сцены и телеэкраны (Искандер, Ахмадулина, Высоцкий, Розовский, Арканов, Битов), третьим пришлось дожидаться перестройки, когда открылась мода на «метропольцев» и газеты бросились наперебой брать у них интервью, а журналы и издательства выстроились в очередь за текстами. Тут уж участие в «Метрополе» оказалось весомым политическим капиталом, и нашлись те, кто его успешно реализовал (хотя большинство, к их чести, не стремились разыгрывать удачно выпавшую карту).
Но общим было то, что все участники «Метрополя» остались на виду.
Участники же альманаха «Глагол» как в Лету канули. Максим вспоминает, что всем им предложили эмигрировать и все согласились: он провожал шумную компанию в Шереметьево. Но почему никого из них он потом не видел и ни о ком не слышал? Должен же кто-то как-то засветиться: в эмигрантской прессе, на радио? Максим начинает расследование.
Автор, впрочем, опережает результаты и рассказывает, что случилось с «глагольцами».
