Новый Мир ( № 8 2011)

делать? «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» — но если уж ты поэт, старайся говорить безукоризненно.

Даже авангардистский мучительный аграмматизм маленькой поэмы «Алфавит» выверен у Шестакова математически.

«некогда никто и не об этом / мудчается словами сдобной изофренией / может быть зарифмовать эту строчку с явью / но кто уцелеет тогда / божество гласных согласных и прочей балой и мелой / малий мой белий / вот место для тебя вот тебе место».

И — «лингвоматематическое» резюме последнего стихотворения: «в русском языке слово любовь длиннее, чем слово жизнь».

P.S . Хотелось процитировать еще вот это, едва ли не блюзовое: «девушка с вышколенными волосами получает дисконтную карту, / она теперь не умрет, / побудь со мной, лина, / молодой человек получает прекрасную кружку, прислав десять крышек от кофе, / он теперь не умрет, / побудь со мной, лина…» — но об этом стихотворении написал в предисловии Владимир Гандельсман.

ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО: УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО:

УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

 

БРОДЯЧИЕ ДЬЯКИ И ДРУГИЕ ЧУДАКИ

 

Литература в Украине, как видят читатели наших колонок, разнообразна, своеобразна и достаточно обширна. Без господдержки она даже как-то здоровее; но вот с обратной связью действительно проблемы. Критических площадок — и на бумаге и в Сети — не так уж много; а главная беда — то, что «читают все», довольно редко входит в речевой обиход, не «растаскивается на цитаты». А значит, не возникает и общего для большинства читателей контекста.

Тем не менее исключения есть — и они принадлежат именно к тому литературному сегменту, о котором пойдет речь.

Если спросить украинского горожанина, кого из нынешних отечественных авторов он с ходу может процитировать, чьими словами определит нынешнюю политическую, культурную и общественную жизнь, то ответ скорее всего будет один: Лесь Подервьянский (он же Митець: слово примерно соответствует русскому Мастер, а то и Корифей, применяется к деятелям культуры и является невыносимым пафосным штампом — или же ироничной характеристикой). Сочинения Подервьянского (род. 1952) распространялись самиздатом еще в восьмидесятые — но не в машинописных копиях, а, подобно песням Высоцкого, на бобинах и кассетах, в авторском чтении. Однако, в отличие от Высоцкого, это явление было полностью контркультурным и проникнуть в официальное искусство (хотя бы, как в случае Высоцкого, в качестве «песен к фильмам») никак не могло, и «легально» Подервьянский существовал исключительно как художник [47] . На бумаге пьесы Митця появились только в начале девяностых, а книгой вышли в 2000 году (сборник «Герой нашего времени»), утратив при этом не столько аромат «ворованного воздуха», сколько некоторую долю обаяния: мягкие, вкрадчивые авторские интонации и «подозрительный по ямбу тон» ничем не заменить.

Формально Подервьянский пишет пьесы — в Новейшее время их даже начали ставить на театре. Но драматург он — примерно в том же смысле, что и Жванецкий: фактически Подервьянский пишет единый текст, разложенный на сценки и монологи. В результате возникает нечто среднее между поэмой Венедикта Ерофеева и скетчами того же Жванецкого: ко второму Подервьянский ближе по форме, к первому — по интонации (и роли в культуре). Но если Веничка — маска автора, его альтер эго, а тексты Жванецкого — нескончаемый разговор автора с самим собой, то герои/персонажи Подервьянского автору совершенно не тождественны и подчеркнуто от него дистанцированы.

Вот несколько цитат из начала, середины и финала самой знаменитой пьесы Подервьянского — «Гамлет, или Феномен датского кацапизма» [48] . Приводим их в оригинале как не вполне переводимые — а примерные русские варианты даем в примечании, причем нарочитые русизмы выделены курсивом:

 

Берег моря. Чути розбещенi крики морських птахiв, ревiння моржа, а також iншi звуки, iздаваємиє різною морською сволотою. Входить Гамлєт, вдягнутий в зручну приємну толстовку і такі ж самі парусинові