львицу. Тритон не видел, как мальчик, которого он спасал ценой собственной жизни, без колебаний прыгает вниз – и с воплем катится по мокрым камням, подвернув ногу. Истошный мяв львят, набат боли, гудящий в висках – Тритон был глух ко всему, за исключением заветного: «Держать!»
Он бы и мертвый не отпустил зверя.
– Брось, – сказали ему. – Я держу.
Нет, выдохнул Тритон. Это я держу.
– Брось, говорю. Ну ты и горазд бегать…
Две ладони легли на загривок львицы – там, где шкура зверя виднелась между обручами Тритоновых рук. Десять пальцев впились в добычу. Хищники, обученные грызть, они знали, что делают. Тритон тупо смотрел, как пальцы – клыки ужасающих челюстей – рвут шкуру, влажную от дождя и пота. Вот они вошли в мясо. Глубже, еще глубже… Львица забилась так, что скинула Тритона. Но это уже не имело значения. Страшные пальцы Эхиона добрались до хребта. Брызнула кровь; захрустели, ломаясь, позвонки. Так змея прокусывает скорлупу птичьих яиц. Агония трепала львицу, глаза ее тускнели, затягивались стеклистой поволокой. А спарт все давил, и мрачное лицо его светилось от чувств, несвойственных человеку. Кадм Убийца Дракона узнал бы этот свет. Но Кадм теперь скитался по белу свету, и ждал, когда вместо ног у него вырастет чешуйчатый хвост.
Львица вздрогнула в последний раз.
– В окрестностях Фив, – сказал Эхион. – Там водились львы. Давно…
И замолчал.
Перед ним сидел дурачок, рискнувший собой, и кровь, сочившаяся из ляжки Тритона, не была красной. Ясно-лазурная, как вода на мелководье, кровь эта омывала раны, впитываясь, словно волна в песок. Еще миг назад, видя, как львица терзает беднягу, спарт полагал, что детей у тирренца не будет никогда. Сейчас уверенность его подверглась сильному испытанию.
– Мамка, – туманно объяснил Тритон. – Морские мы…
– А если б откусила?
– Ну, жил бы без. Оно заживает, да. А заново не растет…
– Ходить сможешь?
– Ага. Бегать не смогу.
Тритон подумал и уточнил:
– Завтра смогу.
– Хорошая кровь, – сказал Эхион. – Полезная.
– Хорошие пальцы, – согласился Тритон. – Кусачие.
Аргивяне-загонщики подоспели вовремя. Немейская львица благополучно издохла, и можно было всласть попинать ногами мертвое тело. Кое-кто даже укорил Кефала: дескать, я бы на твоем месте… Не задумываясь, Кефал огрел героя копьем поперек спины. Быть бы драке, если б не Эхион. Спарт разъяснил, что это львицу придушить трудно, а сопливых болванов – раз плюнуть. Так что…
Его прервал крик. Кричали восточнее, ближе к Зигуриесу; там, куда ушел Персей. Множась, крик бился о скалы. Эхо разносило его окрест. Стаи птиц, сорвавшись с веток, учинили ответный галдеж. Когда настала тишина, никто не поверил.
– Вакханки? – сам себя спросил Эхион.
И уставился на Амфитриона, будто увидел впервые.
– А ты что тут делаешь? И ты? – палец спарта уперся в Кефала. – Почему вы не в Аргосе?! Сбежали, придурки? На охоту? Дед с тебя три шкуры сдерет…
– Они дедушку… – выдавил мальчик. – Они его…
Единым прыжком спарт оказался рядом:
– Говори!
– Они дедушку отравить хотят, – зашептал Амфитрион в ухо спарту, косясь на загонщиков. Те, занятые львицей, близко не подходили. – Ванакт Мелампу велел: отрави, мол! Мы вас искали – предупредить…
– Откуда знаешь?
– Мне Кефал сказал.
– А ему кто?
– А ему – Косматый. В бане.
Безумие ответа убедило Эхиона. Он наскоро ощупал лодыжку Амфитриона – мальчик взвыл от боли – выяснил, что перелома нет, и стал смотреть туда, где недавно кричали.
– Ладно, – решился он. – Ждите меня здесь.
И повернулся к аргосцам:
– За Персеева внука ответите головой.
4
Эхион карабкался по осыпи. Время от времени из-под ног вырывался камень, катился вниз. Тогда Эхион замирал изваянием. Оползень медлил, статуя оживала и продолжала путь. Спарт знал, что опоздал. Что бы ни случилось, оно уже закончилось. Дождь иссяк, небо впустую хмурило брови туч. В косматой тьме над горами рокотали, перекатываясь, небесные валуны. Грозили рухнуть лавиной, накрыть все живое. Осыпь осталась позади. Прежде чем нырнуть в мокрый подлесок, спарт задержался на краю склона. Прислушался – нет, ничего. Даже птицы молчали. Эхион надеялся, что верно определил направление. Хотя в горах уверенность – самоубийство. Звуки обманывают, расстояния лгут…
Первый труп он увидел шагов через тридцать. Человек лежал, нелепо вывернув голову, словно пытался заглянуть себе за спину. Одна рука в последней судороге глубоко зарылась во влажную землю; другая была сломана. Белый обломок кости, прорвав кожу, торчал наружу, блестел киноварным венчиком. Скоро Эхион нашел остальных. На прогалине валялись исковерканные тела. Два… три… Четвертый, с размозженной головой, скорчился под деревом. На стволе платана темнело глянцевое пятно. Эхион шагнул ближе. Мертвецом оказался Навплиандр, отец Тритона. Сколько загонщиков было с Персеем? Четверо? Пятеро? Где сам Персей?!
Среди убитых его нет…
Услышав шорох за спиной, спарт резко обернулся. Ладонь – на рукояти меча. Это львица, дикий зверь, заслуживала чистой смерти. Люди заслуживают бронзы. Что-то шевелилось в кустах розмарина. С благоухающих метелок сыпались капли. Спарт подошел, раздвинул ветки. Перед ним лежал аргосский загонщик. Когда Эхион перевернул его на спину, юноша застонал. Лица у него не было: скулы, нос, губы – сплошное месиво. Веки юноши дрогнули. Мутный взор, полный боли, уперся в Эхиона.
– Кто? Кто на вас напал?
– Пер…
Под тем, что раньше звалось носом, вздулся и лопнул кровавый пузырь.
– Персей…
Глаза юноши вылезли из орбит. Ужас воцарился в них – слепой, кромешный. Спарт глянул через плечо: Персей стоял в центре прогалины. Эхион мог поклясться: еще мгновение назад его там не было. Взгляд Убийцы Горгоны бесцельно блуждал по сторонам. Наткнулся на спарта. Скользнул дальше. Вернулся…
– Персей! Ты слышишь меня?
Эхион медленно распрямился, демонстрируя пустые руки.
– Тебя отравили? Ты не в себе?
– Предали, – не слыша вопроса, бормотал Персей. – Все предали…
– Это я, Эхион. Слышишь? Я хочу помочь тебе.
– Охвостье Косматого… Все умрете, все!
Он оказался рядом быстрее, чем Эхион сумел что-либо предпринять. Четыре удара, жестоких, как приговор судьбы, слились в один – казалось, у Персея выросли еще две руки. Спарт задохнулся. В груди хрустнуло, сердце вспыхнуло жарким пламенем, лишая сознания и сил. Любой другой на его месте уже рухнул бы мертвым. Эхион упал вперед, валя безумца с ног. Обхватил, прижал убийственные руки к телу. В голове мутилось, серая мгла затянула мир. Костер, заменивший Эхиону сердце, стрелял искрами боли по всему телу. «Тирренец держал, – мелькнуло и сгинуло. – Держу и я…» Ему и впрямь удалось сковать Персея – на миг, долгий, как вечность. А потом, едва пальцы-клыки, забыв о дружбе, вгрызлись в плоть сына Зевса – вечность кончилась, и силы спарта не хватило. Персей превратился в смерч, высвобождаясь, и
