имена: Флио, Эрифа, Феопа… Дальше не помню.
– А Ликург? Он что, не мог эдонов – бичом?!
– Ликург дал себя казнить. Его сломила двойная измена: сына и соплеменников. Пожалуй, он умер с радостью. Если кто и сопротивлялся, так это Спартак.
– Наш Спартак?
– Тогда он был не наш, а эдонский. Спартак дрался за вождя до последнего. Его избили так, что сочли мертвым и бросили на корм птицам. Жена выходила его, и вскоре Спартак покинул берега Стримона. Через год он осел у нас, в Тиринфе. Твой дедушка дал ему то, чего не дали другие басилеи – возможность открыто ненавидеть Косматого и мстить за Ликурга. К сожалению, враг Спартака ударил исподтишка…
Жестом Алкей велел стражнику принести ему шлем, валявшийся на куче доспехов. Шлем был старый- престарый – шапка из бычьей шкуры с нашитыми бляхами. Пальцы Алкея подергали бляхи, проверяя, крепко ли держатся; оторвали одну, затем другую. Кожа под бляхами выглядела поновее, зато в остальных местах она давно высохла и потрескалась. Наушники Алкей дергать не стал, во избежание.
– Выбросить? – предположил он. – Отдать рабам?
Стражник сплюнул под ноги, демонстрируя презрение к рухляди.
– Как мыслишь, а? – обратился Алкей к сыну.
Амфитрион кивнул. Судьба шлема мало интересовала мальчика. Он не сомневался, что отец задал вопрос с единственной целью – отвлечь сына от истории Ликурга. От вывода, напрашивающегося с ходу: человек, сраженный камнем Персея, желал дедушке смерти от рук тиринфян. И толпа была на его стороне. От мятежа людей удерживал страх, но есть вещи сильнее страха. Случись в городе мор, или голод, или вакхические безумства среди женщин участятся, круша семьи, как ветер ломает сухие ветки деревьев…
– Дедушка ни за что не даст казнить себя, – сказал мальчик, твердо глядя на отца. – Даже если никто, кроме меня, не вступится за дедушку…
– Это правда, дружок, – согласился Алкей. Голос старшего Персеида дал трещину, будто кожа дряхлого шлема. Слова сыпались под ноги бронзовыми кругляшами. – Чистая правда. Твой дед никогда не согласится стать искупительной жертвой. Он тут всех похоронит: врагов, друзей, вакханок, табун лошадей… А войну продолжит. Такой уж он человек. Одно слово – Истребитель…
– Типун тебе на язык! Совсем сдурел, дурень хромой…
Мама Лисидика умела подкрадываться тише хорька. Зато, настигнув добычу, она делалась громче шторма. Стражники попятились и сделали вид, что оглохли. Звать мужа «хромым дурнем» – это было привилегией Лисидики. Оскорби Алкея кто другой, или просто ухмыльнись, демонстрируя, что все слышал – дочь Пелопса Проклятого рвала дерзкого в клочья, и каждый клок надолго запоминал черный день.
– Ребенок от твоих бредней заикой сделается!
– Уйди, женщина, – мягко сказал Алкей. – Поколочу, знаешь ли…
Он ни разу в жизни не поднимал руку на жену.
– Ходить под себя начнет! Щекой дергать! – перспективы, обрисованные Лисидикой, ужаснули бы кого угодно. – Иди сюда, мой маленький, иди к мамочке…
Объятья матери пахли нардом и майораном.
– Не бойся, мой хороший! Боги милостивы к нам…
Заключен в двойной круг защиты – кольцо материнских рук и мощь стен цитадели – Амфитрион не ощутил покоя. Ни один ребенок в городе с сегодняшнего дня не был в безопасности рядом с матерью или сестрой. Косматый пришел в Тиринф, и привычный уклад рухнул. Так рушатся царства и мечты – в миг единый. Мальчик не думал об этом – в юном возрасте трудно даются обобщения – но, когда он без возражений плелся за Лисидикой, ему казалось, что он чужак в незнакомой стране.
5
– …врешь!
– Не вру. Правда, богиня. Морская…
– Может, у тебя и отец – бог?
– Не, папашка не бог. Кормчий у меня папашка. Был.
– Был, да сплыл?
– Жена-богиня в море утопила?
– В вине!
Тресь!
Амфитрион с удовольствием проследил, как дразнила-Эвримах кубарем катится по плитам двора. Так Эвримаху и надо – вечно язык распускает. Кто это его? Ватага мальчишек загудела осиным роем, но, против ожидания, не сомкнулась, погребая под собой обидчика, а раздалась в стороны. В центре обнаружился детина в драном хитоне. Он слегка присел, выставив вперед руки-окорока – точь-в-точь учитель борьбы. Сразу видно: этому драться не впервой. Похоже, парню было все равно, сколько перед ним противников.
– Бей заброду! – крикнул Эвримах, поднимаясь на ноги.
И осекся, схвачен за шиворот Амфитрионом.
– Ты чего раскомандовался?
– А чего он дерется?! Приперся и дерется…
– А ты чего обзываешься? Я все слышал.
– А чего он врет?
– Я? Вру?! – детина обиделся. – Еще хочешь?
– Ты Эвримаха не трожь, – встрял Гий, сын терета [13] Филандра. – Ты тут вообще…
– А если б Эвримах про
– Я б ему в ухо дал!
– Вот он и дал.
Гий почесал в затылке – и расхохотался. Да так заразительно, держась за живот и указывая пальцем то на детину, то на Эвримаха, что вскоре хохотали уже все, включая пришлого. Один Эвримах дулся, но про него забыли.
– Радуйся! Я – Амфитрион, сын Алкея, – по-взрослому приветствовал гостя Амфитрион, отсмеявшись. Дедушку Персея он решил не упоминать, чтоб не подумали, будто он хвастается.
– Радуюсь, – согласился детина. – Я – этот… Тритон [14] я. А папашку звать Навплиандром. Третий я у папашки, вот и Тритон, значит. Ну, и в честь бога, да. Только бог, он с хвостом, а я так…
– А ты хвостом деланный! – отыгрался Эвримах.
В ответ Тритон сжал кулаки. В глазах его стояли слезы: то ли вот-вот расплачется, то ли кинется дубасить всех подряд. Амфитрион на всякий случай отступил. Таким кулачищем попадет – зашибет насмерть. Эвримаху повезло: он легкий, просто улетел. А могла голова отдельно улететь, а тело – отдельно.
– Тебе сколько лет-то, Тритон?
– Десять. И еще четыре. А что?
Эвримах выразительно постучал себя по лбу, открыв рот. Звук вышел – будто из пустого горшка. Мол, все ясно с этим Тритоном. Ветер между ушами гуляет. Где ж оно видано, чтоб матерый парняга с мелочью водился?
«Папа рассказывал, – вспомнил Амфитрион, – рассудком скорбные врать не умеют. Ума им для вранья не хватает…»
– Не слушай ты их, Тритон. Отец твой – кормчий?
– Ага…
– На корабле плавал?
– Плавает дерьмо в луже! На корабле ходят…
Фраза была чужая, не Тритонова.
– А ты сам в море ходил?
– А то! – Тритон приосанился, забыв про обиды. – С папашкой, значит, и брательниками. Я сильный! С семи лет в матросах…
