– Вы имеете в виду... специальных женщин?
– Отличное определение, – удивился он. – Вот именно – специальных женщин.
О вкусах не спорят. Каждый волен жить по собственным правилам – лишь бы в рамках, обрисованных уголовным правом. Я не стал терзать его сверх положенного, да и дрова вываливались из рук. Мы вернулись на «базу» и стали мастерить костер. Четверо «отдыхающих» сидели, нахохлившись, смотрели на нас, как на преподавателей ОБЖ. Мурзин смирился с мыслью, что помереть сегодня не удалось, и принялся разминать кости. Побрел к ближайшей каменистой возвышенности.
– А медведи здесь есть? – спросил он издалека.
– Есть, есть, – закивал Куницын. – Здесь все есть. Такие голодные – все лапы себе обсосали.
Мурзин не вернулся, продолжал хрустеть камнями, напевая: «На медведя я, друзья, выйду без испуга, если с другом буду я...» Потом он присел за камень и замолк. Не знаю как других, а меня в детстве волновал вопрос, почему создатели песни не предусмотрели вариант, когда медведь также приводит на охоту друга.
– И чего он поперся в такую даль? – пробормотал Голованов. – Приключений давно не обретал?
– Он воспитан, – поднял голову Куницын, – а ты готов опростаться у всех на виду.
– Имеется за ним такой грешок, – хихикнула Стелла. – Тебя выгуливать, Валентин, надо с веником и совочком.
Рита толкнула ее в плечо, но в драку не полезла. Голованов начал багроветь.
– У вас такие теплые товарищеские отношения, – подметил я. – Надеюсь, они не перерастут во что-то большее?
– Что вы имеете в виду? – вскинула голову Рита.
– Он просто хамит, – возбух Голованов. – Он думает, если работает в органах, то может делать, что хочет, говорить, что хочет, лезть не в свои дела...
Подошел Мурзин, с которым ничего не случилось, и буря в стакане затихла. Через несколько минут на костре уже висел котелок с ключевой водой. Стелла нашла чай, сморщенные смородиновые листья. Каждый доставал продукты к общему столу. Куницын рассы?пал помидоры, сетуя, что никому не пришло в голову запастись «хлоридом натрия». По праву чужака я не стал участвовать в общей трапезе; расположился в стороне, жевал мясо с черным хлебом, потом дымил, думая о том, что сейчас проходят похороны Янки Островской (третий день, включая день смерти), все скорбят, нищая родня гадает, кто ее теперь будет кормить. Неваляев скрипит зубами, Крюгер уже под газом, один Богатов ведет себя по-свински, на похороны не явился и вообще неизвестно где пропадает. Явилась Эмма в кружевной ночнушке и почему-то с чемоданом, посмотрела с укоризной...
– Долго нам еще идти? – спросила Рита.
– Ну, придем, – вздохнула Стелла, – а дальше что?
– А дальше – ничего, покуда в нашей компании чужие, – дерзко бросил Голованов, чем немедленно вызвал ядовитую реплику Мурзина:
– А мы, значит, родные и близкие. Особенно ты, Валентин, со своими историями и хреновым поведением. Благодаря капитану с Куницыным мы не сдохли, а ты, скотина неблагодарная, даже спасибо не сказал...
– А кто же бросился тебя спасать первым?! – взвился Валентин.
– Пополз, – невозмутимо поправил Куницын, – а не бросился. Мог бы и не стараться.
– Да перестаньте вы! – разозлилась Рита. – Как не стыдно! Валентин хотел помочь! Я спросила, долго нам еще идти?
– Если вы имеете в виду ущелье Зеленого Дьявола, то миль шесть, – лениво дымя, отозвался я.
– А вы откуда знаете? – удивилась Рита. – Приходилось бывать в этих краях?
– Карту нашел, – объяснил я. – В мусорном контейнере. Привычка у милиции такая – рыться в мусорных контейнерах.
Народ предпочел не комментировать. Никто не думал, какая карта и что она делала в мусорном контейнере. И мне не хотелось их расспрашивать. Все устали. Девицы таяли на глазах. Обе были в неплохой физической форме, особенно Стелла, но не терпели неизвестности. Тяжелел Голованов. Мурзин таращился в костер, думал о своем. Последствия суточного перехода отразились и на Куницыне – широкая складка пролегла через лоб, круги под глазами, он потягивал чай из стальной кружки в замшевом чехле (такие раздают в дни рекламных кампаний) и тоже мысленно уносился в прошлое. Удивительно, но народ не роптал. Никто не препятствовал тому, чтобы повернуть обратно, добраться до базы и забыть об этой глупой прогулке, но никому подобное не приходило в голову. А если приходило, то озвучивать не решались. Понятно без слов. Если возвращаться, то всем вместе. Если кто-то пойдет дальше, то для тех, кто вернется, жизнь превратится в нервотрепку. Рехнуться можно от этих мыслей – найдут золото, не найдут. А если найдут, то о своей доле даже не мечтай.
После часовой передышки мы двинулись дальше. Предположения оправдались: томила не дорога, а предчувствия. Рита прописалась неподалеку от меня, к чему даже Голованов стал относиться индифферентно, больше озабоченный собой. Мурзин со Стеллой пока еще поддерживали отношения, но больше по инерции. То сходились, то распадались. Очень часто я ловил на себе вопрошающий взгляд Стеллы. Неизменной оставалась лишь трехцветная спина Куницына, украшенная охотничьим «Беркутом». Мы вышли из скал и уткнулись в непроницаемый елово-осиновый лес, ощетинившийся колким подлеском. Куницын чесал затылок, поглядывая то влево, то вправо. Впервые на его физиономии я видел нерешительность. Лес тянулся до обрыва, атакуя реку, сползая в пропасть. Слева тоже не было просвета – обходить эту чащу можно было вплоть до Кемеровской области.
– Попробуем берегом? – предложил я.
– Попробуем, – вздохнул Куницын. – Но чует мое сердце...
Сердце чуяло правильно. Полчаса мы искали тропу в каменных завалах и убедились, что под обрывом береговая полоса не предусмотрена. Круча падала в воду почти отвесно, и обойти это страшненькое дельце можно было только на лодке. Пришлось тащиться обратно, перекурить перед броском и погрузиться в чащу...
В глубину этот фрагмент сибирской тайги составлял не больше километра, но шли мы по нему почти до сумерек: сплошные завалы, капканы и тому подобные прелести... Зеленый молодняк уживался с мертвым сухостоем. Земля изрыта канавами, завалена буреломом, гнильем. Поваленные деревья висели на соседних. Сухие сучья, корни под ногами, замаскированные листвой коряги, царствие паутины, моха, вездесущей уснеи... Двигаться в полный рост невозможно – поранишь голову. Приходится все время нагибаться, отводя ветки, выверяя каждый шаг...
Сначала двигались каждый по себе. Мурзин провалился в волчью яму, замаскированную гнилушками, потерял очки; пришлось прервать бросок, всем составом ворошиться в яме. Голованов полез в лобовую на завал, который и похоронил его – причем буквально. Опять прервали движение, выкапывали Голованова, шутили из последних сил, что искать очки было труднее. Потом сменили тактику – Куницын шел в авангарде, тесаком и ботинками прорубая просеку; остальные за ним, гуськом. Первым выдохся Куницын, споткнулся о поваленное дерево, рухнул лицом, да так и остался лежать, тяжело дыша.
– Амбец, – прокомментировал Мурзин, – закончил выступление.
Люди падали, ворошились в мокрой листве. С некоторым смущением я обнаружил, что в бок мне уперлась чумазая Стелла, с другого – на корточках подползает сипящая брюнетка. Кашлял Голованов, держась за живот. Мурзин с запотевшими очками шарил по сучкам, локализуя себя в пространстве.
– Подохнем мы тут... – прохрипел Голованов. – Неслабо забашлял бы я за полчаса на вертолете...
– Так забашлял бы... – прошептала Рита. – Кто-то говорил, что все может...
– А не повернуть ли нам вспять? – выдала в пространство сакраментальную мысль Стелла.
– А что, отличная идея, – вздрогнула Рита. – Я девушка, конечно, не больная, но чувствую, что добром...
– Замолчите, мокроносые, – возмутился Мурзин, обретая второе зрение. – Я вижу просвет. Еще пятнадцать минут по этому бульвару, в крайнем случае, час – и наши усилия будут вознаграждены...
– Да уж, глупо отступать, – подал голос отдышавшийся Куницын, – совсем фигня осталась...
Просвет действительно был, но добраться до опушки мы не смогли ни за час, ни за два. Куницын выбивался из сил. Пришлось его заменить, но это была не лучшая замена – пробиваться с тесаком через
