Настя
Баклушин. Покорно вас благодарю.
Настя. Не знаю, хорошо ли я хозяйничаю. Право, так неожиданно. Сладко ли я вам налила?
Баклушин. Превосходно. Отличный чай, отличные сухарики.
Настя. Ах, нынче и погода какая! И все так… Не угодно ли вам еще?
Баклушин. Позвольте.
Настя
Настя. Никто нас не трогает, никто нам не мешает.
Елеся
Настя
Елеся. Очень нужно дома-то пылить.
Настя
Елеся. Ничего-с, кушайте чай, вы мне не мешаете.
Баклушин. А он чудак порядочный!
Настя. Не обращайте на него внимания, он малоумный.
Елеся. Уж и сертучок, Настасья Сергевна.
Настя. Оставьте меня!
Елеся. Да вы поглядите!
Баклушин. Это что за явление?
Настя. Это его мать! Она очень хорошая женщина! Учтивая, обязательная.
Мигачева
Елеся. Готов. Совсем Максим, и шапка с ним.
Мигачева
Настя
Баклушин. Нет, Настасья Сергевна, не утешайте себя, вам здесь нехорошо. Напрасно вы оставили вашу крестную маменьку.
Настя. Разве я сама ее оставила! Она начала меня упрекать: «Что ты все хорошеешь!» Ну, а что же мне делать! Я не виновата. Стала меня одевать похуже, а я все-таки лучше ее дочерей. Рассердилась за это да и прогнала меня.
Баклушин. Да, так вот что! Ну, теперь для меня дело ясно.
Анна. Да, ни за что обидели девушку. Да и нам-то какая тягость! Мы и сами-то с куска на кусок перебиваемся, а тут еще ее нам на шею спихнули.
Настя
Анна. Что, Настенька, скрываться-то, коли он тебе знакомый! Пусть уж все узнает. Кабы с рук ее сбыть, вот бы перекреститься можно.
Баклушин. Сбыть! Точно вещь какую. А куда же сбыть ее вы думаете?
Анна. Кроме как замуж, куда ж она годится! Ничего она не знает, ничего не умеет.
Баклушин. Неприятное положение! Надо подумать об этом серьезно. Что же вы делаете?
Настя. Так, кой-что.
Баклушин. Не кой-что, вам надо трудиться! Вы хоть бы уроки давали.
Настя. Чему? Я сама ничего не знаю. Вы видели, как меня воспитывали. Меня учили только тешить гостей, чтоб все смеялись каждому моему слову; меня учили быть милой да наивной; ну, я и старалась.
Баклушин. Да. правда. Ну, так вот что: сами учитесь! Да учитесь прилежней.
Анна. Оно, точно, хорошо; только, пока учишься, надо кушать что-нибудь.
Баклушин. И то правда.
Анна. Богатые думают об ученье, а бедные о том, чтоб только живу быть.
Настя. Постойте, погодите, тетенька! Дайте нам поговорить.
Баклушин
Настя. Можно вас об одном спросить?
Баклушин. Спрашивайте, что хотите!
Настя
Баклушин. Больше прежнего.
Настя. Ах, как это хорошо!
Баклушин. А вы?
Настя. Про меня-то что и говорить! Кого ж мне и любить, как не вас? Так смотрите же!
Баклушин. Что смотреть-то?
Настя. Не обманите меня.
Баклушин. В чем? Я вам ничего не обещал.
Настя. Вы обещали меня любить, а это мне дороже всего.
Баклушин. Если я вам так дорог, отчего же вы давеча не хотели сказать мне своей квартиры?
Настя. Я боялась, что вы войдете к нам, увидите нашу бедность и разлюбите меня.
Баклушин. А плакать-то об чем?
Настя. Мне стыдно.
Баклушин. А зачем же стыдиться бедности?
Анна. А то чего же стыдиться-то! Есть ли что еще хуже, обидней бедности, ообенно для молодой девушки?
Баклушин. Мало ль что есть хуже бедности!
Анна. Вы посмотрите хорошенько на людей-то! Многие ль стыдятся того, что