красных и вырваться из окружения, в которое попал его отряд.
Получив сведения о нападении белогвардейцев на перевязочный пункт и о выходе в тыл конницы белых, Алексей попросил Машутку поехать на перевязочный, а сам, не медля ни одной минуты, поскакал к резервным эскадронам.
На перевязочном пункте Машутка застала страшную картину. Обезумевшая от горя Мария Яковлевна вместе с оставшимися в живых работниками пункта и бойцами Папахина, старались спасти тех, в ком еще теплились признаки жизни. Машутка, решив, что ей нужно немедленно доложить о случившемся на перевязочном пункте Алексею и просить о помощи, повернула коня обратно.
Миновав лес, девушка поднялась на бугор. Внизу по направлению к лесу скакал отряд белогвардейцев, наперерез ему неслась лава красных кавалеристов. Машутка направила коня к тем, что были справа. Она поняла: белогвардейцы не успеют уйти в лес, Алексей перехватит дорогу раньше, чем белые доберутся до леса. Прошло еще несколько секунд. Приблизившись, Машутка узнала скачущего впереди колчаковцев командира. Хватаясь за кобуру, видела, как вздыбились кони Федора Луганского и Алексея, как, блеснув на солнце, сцепились две шашки, как упал с лошади Луганский.
В этот жаркий день двадцать девятого июля прорыв кавалеристов под командованием Луганского и разгром ими перевязочного пункта был единственной «победой» белогвардейцев. Разбитые, они неудержимо покатились назад, к Тоболу.
Глава пятьдесят третья
После разгрома колчаковцев под Челябинском Алексей получил приказ о переброске дивизии на другой фронт. Вызванный к Фрунзе, он зашел к Захару Михайловичу и там неожиданно встретил Маркина и Юсупа. В небольшой комнате с одним распахнутым настежь окном стоял накрытый белой скатертью, сколоченный из досок стол и несколько табуреток; у стены один на другом, прямо на полу, лежали три потрепанных чемодана.
У стола хлопотала все такая же худенькая, с тем же гордым, еще красивым лицом, Наталья Дмитриевна. Она торопливо переносила из сеней малосольные огурцы, колбасу, жареную рыбу, тарелку с хлебом, а под конец притащила целую бутыль с вишневкой. По ее довольному, разрумянившемуся лицу, по торопливым движениям оголенных по локоть рук было видно, что она рада гостям и готова угощать их всем, что только у нее есть.
Алексей не успел еще перешагнуть порог, как на него набросился Захар Михайлович.
— А! Хитрец явился! Колчаковских генералов перехитрил, а теперь с нами тоже делать вздумал. Но это ты, брат, зря, мы не из таковских…
— Почему же один, Алеша? Мы вас двоих ждали. Сейчас же иди и веди сюда Машутку, — ласково улыбаясь, произнесла Наталья Дмитриевна.
— Да я ведь только на минутку, по делу… — вспыхнув от радости сказал Алексей.
— Хорош хитрец, — взмахнув руками и обращаясь с жалобой к Юсупу и Маркину, продолжал Захар Михайлович, — сам в гости, а жену на вокзале прячет. Скажите, терпимое это дело? Вот сейчас придет ее отец, и я буду жаловаться. Так и знай, найдем на тебя управу.
Алексей, не выдержав, бросился к Захару Михайловичу, крепко обнял его, потом с такой же радостью расцеловал Наталью Дмитриевну, Маркина и Юсупа. А еще через полчаса, взволнованные от счастья, они уже вместе с Машуткой сидели среди дорогих друзей, слушая их поздравления.
Это были минуты счастья, которое они завоевали, пройдя через множество бед и испытаний.
Слушая тост машуткиного отца, пожелавшего им набираться как можно больше ума, Захар Михайлович вдруг спросил:
— Помнишь, Алексей, как ты провожал меня на станцию? Не забыл, о чем мы тогда говорили?
— Нет, не забыл, — ответил Алексеи, сразу вспомнив весь разговор, происшедший тогда между ними. — Начали о сапогах, потом вы говорили о нашем будущем. Но я тогда плохо понимал.
— Нет, я бы этого не сказал. Понятия у тебя тогда, конечно, были детские, но правильные. Благодари родителей, что они поставили тебя на правильную дорогу, хотя и очень трудную.
— Вам было еще труднее, — смотря в оживленное лицо Захара Михайловича, ответил Алексей. — Сколько вас было тогда — раз, два и обчелся.
— Верно, мало, — согласился Ершов, — не будь Владимира Ильича, не будь нашей партии — не знаю, что бы мы делали, и как бы все оценивали. Вот взять хотя бы войну, интервенцию… Другой раз думаешь, думаешь. Почему? Кто главный виновник? А почитаешь Ильича — и все как на ладони. Причем в нескольких словах.
— Вот, например, о чужаках, — продолжал мысль Ершова Маркин. — Не будь, говорить, интервенции, не было бы и колчаковщины. Думай не думай, лучшего не скажешь.
— Правильно, — опять согласился Ершов, — у Владимира Ильича все ясно. Мы должны неустанно разъяснять красноармейцам правду о причинах гражданской войны. Пусть они знают, кто наш главный враг. И надо не только говорить, но и учить бить их. И чем настойчивее будем это делать, тем чужаки скорее уберутся восвояси. Правда, всыпали их верховному за последнее время не плохо. Говорят, англичане и французы так расстроились, что решили даже от него отказаться. Американцам собираются передать своего выкормыша, опостылел он им, осечка получилась.
— Но можем ли мы надеяться, что он снова не поднимет головы? — спросил Маркин.
— Думаю, что можем. Он еще не добит и будет еще какое-то время при помощи тех же империалистов держаться, но кому же, кроме Колчака, неизвестно, что никакая война не может идти без народа. А вот этого «пустяка» ему как раз и не хватает, — и Захар Михайлович весело рассмеялся то ли своей шутке, то ли чему-то другому, тут же взял стакан и, поморщившись, неожиданно крикнул: — Горько!
Горько, горько! — подхватила Наталья Дмитриевна и все присутствующие.
Алексей не заставил себя просить, повернувшись, он крепко обнял Машутку и крепко поцеловал.
На другой день друзья поехали на вокзал проводить — Захара Михайловича. Его отзывали в Москву. На несколько часов раньше уехал к месту нового назначения и Михаил Васильевич Фрунзе. В этот день он лично вручил Алексею второй орден, которым наградили его за боевые заслуги. Прикалывая на грудь Алексея награду, Фрунзе сказал:
— Я убежден, товарищ Карпов, что это не последняя награда, украшающая твою грудь. — Пожимая молодому комдиву руку, Михаил Васильевич продолжал:
— Перед нами еще немало трудных дорог. И помни, что в этой великой борьбе рабоче-крестьянская Россия вправе требовать от каждого из нас полного исполнения своего долга.
Михаил Васильевич всегда был краток. Он и на этот раз не изменил себе. Вместе с Карповым награждались Юсуп, Маркин, Калашников и еще несколько десятков человек.
Все они получали по первой награде, а Алексей вторую, по тому-то первые слова Михаил Васильевича и были обращены к нему. Закончив поздравительное слово, Фрунзе крепко пожал Алексею руку.
Сейчас на вокзале, прощаясь с друзьями, Ершов, как бы дополняя сказанное Фрунзе, говорил:
— Мы должны правильно оценивать свои силы. Уметь направлять людей по тому главному пути, который называется битвой за социализм. Прививать им любовь к новому, за что они проливают свою кровь.
Захар Михайлович умолк, внимательно посмотрел на Алексея и Машутку и неожиданно добавил, обращаясь к Наталье Дмитриевне:
— Эх, Наташа, Наташа, как жаль, что у нас нет детей.
Проводив Ершовых и простившись с отцом и друзьями, Алексей и Машутка молча вышли к Волге. Остановившись на самом берегу пламенеющей от заходящего солнца реки, они с жадностью смотрели на могучую русскую реку с заросшими зеленью и лесом берегами, со снующими по ней пароходами и лодками. Вниз по течению плыла лодка, в ней рядом с белым картузом виднелась голубая девичья косынка.
