глупым, мне кажется, было выступление последнего оратора…
…Бухгалтер заерзал на стуле, пытаясь что-то сказать, но Калашников резко прервал его:
— «Свободный паразит»! — вот подлинное определение этих идей. Это идея — не видеть ничего дальше собственного носа.
— Оскорбление! — закричал бухгалтер. — Как вы смеете? — Но его никто не слушал.
— На что надеются эти люди? — кивая на бухгалтера, гневно спросил Калашников. — Они просто- напросто считают, что на их век хватит. — А дальше хоть трава не расти. Им лишь бы пропеть, а там пусть и не рассветает.
— Твое — мое, ваше — наше, — вставил Трофим.
— Культ этих людей, — продолжал Калашников, — хаос и неразбериха. Но мы должны решительно отвергнуть эту гибельную «теорию». Нужно стремиться к другому — к организованному, производительному труду, к умному использованию наших богатств. В мире ведь нет ни одного государства, имеющего такую обширную территорию, и нигде нет таких богатств, как у нас, в России. А где вы найдете таких прекрасных тружеников, как наши русские люди? И вот такая махина, как наше государство, к великому сожалению, в технике равняется мошке. Это наша первая беда. Вторая беда-иностранцы, Напустили их сюда полным- полно, отдали им свои богатства: заводы, фабрики, леса, людей! Ну, а им сам бог велел, ведут себя, как завоеватели, нос задирают. А народ задыхается, мечется, ищет выхода… Интеллигенция чего только не выдумывает-и все впустую. Указывает на власть, как на основное зло, а в этом ли только дело? Власть у нас, действительно, плоховата, и ее нужно улучшить. Это бесспорно, но главное все-таки не это-Главное — это технический прогресс и культура.
Высказав эту заветную мысль, Василий Дмитриевич облегченно вздохнул и обвел глазами присутствующих, как бы спрашивая: слушали вы меня или нет? А если слушали, то разделяете ли мои мысли?
— Вы, наверное, хотите знать мое отношение к революции? — чувствуя необходимость говорить еще, продолжал Калашников. — Да, я тоже стою за революцию, но не пустую, а за революцию умственного и технического прогресса, за культуру. Я буду стоять за любое дело, если оно способствует развитию техники, умножает народное богатство и укрепляет нашу родину. В этом должна быть цель жизни каждого из нас…
К Калашникову подошел Нестер.
— Мне неясно одно, Василий Дмитриевич, — сказал он тихим, грустным голосом. — Я хочу спросить у вас, как вы считаете, кто виновен в нашем отставании? Случайно это или нет?
Калашников задумался.
— Наверное, не случайно. Откровенно говоря, я и сам еще не нашел окончательного ответа на этот вопрос. — Василий Дмитриевич улыбнулся.
Воспользовавшись затишьем, к столу незаметно подошел механик паровозного депо. Разгладив широкую бороду, он значительно кашлянул и вытянул вперед обе руки.
— Вот что хотели мы сделать с буржуазией, — сжимая кулаки, сказал он и обвел взглядом присутствующих. — А теперь видим, что ошиблись. Поторопились, значит. Ну, что же, давайте перестраиваться, выход искать. — Он помолчал и, косясь в сторону хозяина, добавил: — Свободолюбивые создания никогда не прячутся в подполье. Мы должны создать массовую партию и найти широкую основу для соглашений с предпринимателями. Работать открыто, вот…
Заметив, что его никто не слушает, механик умолк и незаметно отошел от стола.
С места поднялся Трофим Папахин.
— К сожалению, — начал он, глядя на Калашникова, — и вы, Василий Дмитриевич, не сказали главного, то есть того, что волнует сейчас всех мыслящих людей. Ваше мнение о техническом прогрессе и культуре совершенно правильно. Вы верно, замечательно почистили анархистов и других горе-теоретиков, сбивающих наш народ с правильного пути. Но, уважая вас, я хотел бы также отметить вашу ошибку. В самом деле: можем ли мы серьезно думать о развитии культуры и технических знаний, не искоренив причин, мешающих этому развитию? Тем более, можно ли рассчитывать на серьезное развитие одного из очень важных элементов социализма — кооперации, в условиях царского самодержавия?
— Можно! — сердито двигая тарелкой, выкрикнул Плаксин.
— Вряд ли! — ответил Калашников.
— Кооперация — это не элемент, а главная основа социализма. Вы путаете, молодой человек, — с досадой выпалил Кучеренко.
— Нет, я не путаю, — спокойно продолжал Папахин, когда крики прекратились. Он вышел из-за стола и заговорил громко — так, чтобы его слышали все:
— Самым главным злом у нас было и остается самодержавие. До тех пор, пока не будет свергнуто самодержавие и уничтожена его опора — помещичье-капиталистическая система, бесполезно мечтать о кооперации, культуре и тем более о свободе. Ничего этого не будет. Каторжный труд в России и капиталистическая эксплуатация усиливаются бесправием нашего народа, царским гнетом. Крестьянство задыхается от безземелья, от остатков крепостнического строя, живет в кабале. Национальные меньшинства стонут под двойным, а иногда и тройным гнетом.
Он замолчал. В голове роились нетерпеливые мысли. Он видел, что его слова западают в душу Калашникова, вызывают тревогу у людей типа Кучеренко, он также видел, как краснели и надувались Мигалкин и Плаксин, как все заметнее дергал плечом бухгалтер.
— Следовательно, — продолжал он, — основная политическая задача у нас осталась та же, что и в девятьсот пятом году: свергнуть царизм, довести до конца буржуазно-демократическую революцию, а затем перейти к социалистической. Вот цель, к которой мы должны стремиться. Если мы этого добьемся — будем иметь все, а не добьемся — придется сидеть у разбитого корыта.
Трофим сел и, облокотившись на стол, вопросительно посмотрел на Калашникова.
Инженер взволнованно протянул ему руку:
— Большое вам спасибо, дружище!
— За что же, Василий Дмитриевич? — улыбнувшись, спросил Папахин.
— За ум и правдивость. То, что вы сказали, не ново, однако над этим не мешает каждому из нас еще и еще раз призадуматься.
Время было позднее, и гости заторопились домой. Последним уезжал Трофим. Пожимая Нестеру руку, он воскликнул:
— Здорово! Теперь многое стало ясным.
— Да, — задумчиво покачивая головой, ответил Нестер. — Ясно, а все-таки несколько неожиданно. Не знали мы, чем они дышат. Это наша ошибка. Каждый тянет в свою сторону, у каждого свои идеи. Все гниль. Только инженер сказал откровенно, он честен, но без руля и без ветрил. Мыслит односторонне, не видит главного. Ему нужно помочь стать на правильную дорогу. Может тоже свихнуться.
— Может, — согласился Папахин.
— Почему не был на последнем заседании? — спросил Нестер Трофима.
— Застрял в шахте. Неожиданно испортился подъемник. Пока вылезал, время прошло. — Трофим подал руку Ольге Николаевне. — Спасибо за веселые именины.
Проводив друга, Нестер закрыл ворота и зашел в дом. Ольга убирала со столов, расставляла стулья. «Устала, — участливо подумал о жене Нестер, — сколько было хлопот и забот».
Супруги присели к столу. Нестер молча долго и сосредоточенно думал. Ольга что-то старательно записывала в тетрадь. Затем тихо спросила:
— Каково же твое мнение о нашей интеллигенции?
Нестер безнадежно махнул рукой.
— Полный разброд. Как разворошенные черви, ползут в разные стороны. Стыд!
Глава четырнадцатая
Барону Уркварту нездоровилось. Болели ноги. Утром опять был врач, снова те же разговоры: ваш
