практически, на себе тащила! Дотащила, усадила на кровать, и там, пока никто не видит, формулу подчинения, по этикету — Позвольте мне быть вашим кормлецом! — и руку запястьем вверх, опускаясь на одно колено и опуская голову. А он, спьяну — в шею: до руки еще дотянуться надо, а шея — вот она! Да не лезвием, а клыками! Дура, дура!
Да, ночь была ослепительная. Зато утро… Он ее довольно бесцеремонно растолкал.
— Ты кто?
— Я — скромно потупившись — Ваш кормлец.
— …..! — схватившись за голову — Куда?
— Вот — отведя волосы с шеи.
— … ….!!! Ты что, не видела, что я никакой? А если бы всю выпил?
— Ну, и выпили бы! — заорала и она — Лучше так, чем всю жизнь тарелки мыть! — и заревела.
Скандал был чудовищный. Мать рыдала и билась в истерике, отец гонялся за Вилльей со сковородкой и орал, что подаст иск в Королевский суд на «совсем распоясавшихся негодяев».
— На свою доченьку подавайте! — орал вампир — Я по ее милости и так под суд пойду! Еще разобраться надо, кто здесь негодяй! Сами, небось, ее и подговорили! Уже нажраться нельзя спокойно — обязательно подставу устроите! — он поймал взглядом выпученные глаза отца Вилльи и рявкнул — Замри! — отец застыл с занесенной над головой сковородкой. — Кто тебя научил? — поймал он Виллью за руку. — Папочка? Мамочка? А ну, говори немедленно!
— Я сама-а-а! — ревела Виллья. — Я чита-а-ла!
— Ах, чита-ала! — передразнил он. — А что три свидетеля должно быть — ты не чита-ала? И все трезвые, между прочим! И не у тебя в доме, а у МЕНЯ! И что мне теперь с тобой делать, чтица хренова? У меня один кормлец уже есть, я что — миллионер, у меня зверей в кошельке несчитано? Вас же и кормить и одевать надо — а тебя еще и учить, ты же дура круглая! Ты ж меня на первом же приеме опозоришь! Как кормлец должен приветствовать Старейшину?
— Не зна-аю! — рыдала Виллья. — Там этого не-е было-о!
— Где — там? — рявкнул вампир.
— Во-о-от! — Виллья достала из кармана свою любимую книжку. Она не расставалась с ней уже два года, таскала в кармане, а ложась спать, прятала под подушку. Вид книжка имела весьма печальный.
— «Вампир и дева» — прочитал вампир — И вот отсюда… вот из-за этой дряни… — тряс он книжкой перед ее лицом — Это же… о-о-о! — взялся он за голову. — Кто там автор? Ага. Ну, все. Он труп. Специально попрошусь в исполнители. Пошли, жертва бульварного чтива. А Вы, райн, получше следите за тем, что читают Ваши дети. Не все так законопослушны и мягкосердечны, как я. Будь на моем месте один мой знакомый, здесь сейчас лежало бы три трупа, а здание весело горело. Вопросы есть? — отец побледнел и попытался покачать головой. — Отомри! — небрежно бросил вампир, открывая портал, и они ушли.
Аудиенцию у Старейшины Ле Скайн Лья не запомнила. Все было, как в тумане, она только теперь осознала, на что решилась — и задним числом ей стало невыразимо страшно. Единственное, что запомнилось — Старейшина Йэльф старым совсем не выглядел. С виду ему было лет тридцать. Виллью он так ни о чем и не спросил, рассказ Дэйла, «ее вампира», выслушал с азартно блестящими глазами, потом долго хохотал, стуча кулаком по подлокотнику. А еще отобрал книжку — поржать, как он выразился.
Если бы она могла хотя бы предположить, во что выльется ее авантюра, скорей всего, она на нее не решилась бы. Ни о какой любви не шло и речи. Да, раз в неделю к ней приходил Дэйл, происходило нечто невероятное, чему она даже не могла найти названия — и все, до следующего раза. Все остальное время она училась. В нее вколачивали этикет и манеры, учили музыке, правильной речи, танцам, прививали хороший вкус в одежде, а список литературы привел ее в мистический ужас. И так все десять лет, пока Дэйл ждал разрешения на ее поднятие. Это был, и поныне остался, единственный способ снять зависимость от укуса инкуба. Подчинение оставалось — но уже без сексуальной составляющей, скорее подчинение ребенка родителю. Поднявший считался отцом или матерью поднятого во Жнеце. Только потом, уже после поднятия, она смогла оценить, насколько милосердно он с ней обошелся. Ни разу за десять лет он не разделил ее ни с кем из своих приятелей, хотя вполне мог это сделать — после еженедельного укуса она согласилась бы на что угодно, лишь бы доставить ему удовольствие. Неконтролируемое влечение смывало все — понятие о приличиях, моральные устои, стыд — оставляя только неудержимое желание, требовавшее немедленного удовлетворения. По сути это было рабство. Уходя, он говорил «учись» — и она просто вынуждена была учиться, потому, что ослушаться была не в состоянии. Ни разу за десять лет он не взял ее на вечеринку ле Скайн. На первую она попала, уже будучи вампиром — ей повезло, она восстала суккубом, а не ординаром — и испытала культурный шок. Подавали не только и не столько напитки, но и добровольных кормлецов. Как раз таких, каким так неловко попыталась стать она. Если бы ей это удалось, это она вполне могла бы быть на месте вон той девочки. Ага, которая с тремя сразу. Как? А вот так, уметь надо, а чтобы уметь, надо учиться, и не один год. Приглашенные приходили «со своим», делились и обменивались, вечеринка была больше похожа на оргию. Что больше всего ее поразило — никто из кормлецов не был зависимым, как она недавно. Все было сугубо добровольно, и, похоже, люди получали от этого не меньшее удовольствие, чем вампиры.
Как дочь ле Скайн, она стала получать небольшую дотацию от Совета Старейшин, и еще чуть-чуть от Дэйла, но он сразу предупредил, что это — только на пару лет, пока она еще «маленькая», на обзаведение. От Дэйла достался и двухэтажный домик на севере. Теперь у нее было все, о чем она когда-то так мечтала: балы (ле Скайн устраивали не только вечеринки), наряды, кавалеры. Через пятнадцать лет она уже выла от скуки. Одежда вообще стала почему-то раздражать, дома она ходила обнаженной, одеваясь только к приходу поставщика продуктов и для еженедельного визита в Госпиталь.
Она заметалась, перепробовала несколько занятий — от разведения роз до огранки камней, понемногу начиная осознавать свою печальную участь бессмертной бесталанной дуры. Но деятельная натура не позволила ей предаться растительному существованию. К 380 годам все уже считали ее «весьма эксцентричной», и ее персона была любимой темой пересудов при дворе ле Скайн.
Она побарабанила пальцами по столу «Что же де-лать, что же де-лать?» Может, мотнуться в дворцовую библиотеку, взять что-нибудь почитать? Вот именно, усмехнулась она, «что-нибудь». А что? Или записаться в четвертый раз в Университет, пойти мозгов добыть? На тему? Ну, вот боевую магию она так и не освоила до реально применимых пределов. А, с другой стороны, смысл? С кем воевать-то? И добровольного кормлеца тогда брать придется — энергию-то откуда брать? Во-от. А кого попало не возьмешь, значит, еще поискать придется, а потом обучать, да еще и поить-кормить-одевать, а на какие шиши? Его ж ублажать придется, обойди Жнец — обидится! Нет, не вариант. Ох, скучно-то как!
Внизу заверещал дверной звонок. Вроде, никого не ждала! Святая мать ле Скайн, пусть это будет что-то интересное! Лья накинула большой махровый халат и побежала вниз. На крыльце стояли два знакомых по контрабандным делишкам ординара и кто-то маленький, хрупкий даже в большом черном плаще с глубоким капюшоном.
— Здравствуйте, райя! Мы к вам по делу. — Лья пропустила троицу в холл. — Мы тут торговать ездили, а по приезде пассажира обнаружили. Раздевайся, — повернулся он к закутанному. Тот послушно снял плащ.
— О-о-о! — непроизвольно вырвалось у Льи. Казалось бы, штаны и балахон — что может быть проще? Но какое пиршество цвета! Явно сделанные вначале слишком узкими, зеленые в крупную ромашку штаны (из занавески?) были расставлены по внутреннему шву ярко-желтой тканью по принципу: не хватает — добавим. Балахон был бордово-красным со вставками по бокам из той же желтой ткани и рукавами из занавески в ромашку. Половину лица скрывали уродливые очки с чем-то мутно взблескивающим вместо стекол, над ними ежом торчали даже на взгляд жесткие короткие белые волосы. Тонкий нос, пухлые губы прихотливого изгиба, черная кожа, ушки витыми рожками… У Льи отвисла челюсть.
— Гхм… Райя, это дроу, — второй, Фол, согласно закивал.
— Да-а… Я вижу, — очнулась Лья от счастья созерцания цветовой феерии. — И?
— Понимаете, нам с ним совершенно нечего делать.
— А мне? — Лья не понимала, чего от нее хотят старые приятели. — Отвезите, где взяли, да и все, — дроу набрал воздуху, Фол дернул его за руку — молчи, тебя не спросили. Дроу сдулся и понурился.
