«Это все ваше?» Я видел, как у майора при виде автомобилей буквально потекли слюни. Повторялась история нашего возвращения из Китая, но на это раз я был гораздо лучше вооружен: Гейба оформил целую пачку документов с печатями на каждую машину. Получалось, что все эти машины составляют неотъемлемую часть боевой мощи нашей дивизии. Майор-пограничник даже вспотел, настолько у нас все было в порядке. Потом, выполняя роль санитарного инспектора, поинтересовался: везем ли мы пух-перо? По характеру вопроса я понял, что надо отвечать, и честно, открыто, глядя майору в глаза, думая в это время о своих подушках и перинах, ответил, что никакого пуха и пера мы не везем. Потом, отвечая на следующий вопрос, сообщил, что не везем и собак. Как назло, именно в это момент Каро высунул голову из открытого окошка и громко гавкнул. Этот лай стоил нам радиоприемника. Майор уцепился за имеющийся предлог и сначала просил машину, но убедившись, что все машины именные, попросил приемник или собаку. Пожалев охотничье сердце Семенова, я отдал один из своих приемников, которых было три: два больших и один маленький. Майор махнул рукой, и вся наша кавалькада под нашим бдительным контролем, мы стояли в сторонке, пересчитывая машины, пересекла понтонный мост и, растекаясь во все стороны, понеслась по родным пыльным дорогам. Сколько, еще на румынском берегу, я ни инструктировал наших шоферюг, чтобы на родной земле они сразу выстроились для получения указаний, но, оказавшись на своем берегу Днестра, все они повели себя, как лошадь, которой под хвост попала шлея: самоходом рванули в разные стороны, зная свой маршрут еще заранее и спеша немного гульнуть в пути. К счастью, все они благополучно добрались до расположения наших полков.
Я остался со своим шофером, на своей миниатюрной «Олимпии», и еще некоторое время задумчиво смотрел вслед уносящейся в облаках пыли нашей трофейной дивизионной кавалькаде. Мне исполнилось тридцать пять лет, я был замполитом полка, летчиком-истребителем, провоевавшим почти пять лет из своих тридцати пяти. Позади был самый бурный и насыщенный период моей жизни. Да и можно сказать, жизнь. Хотя впереди была еще целая жизнь, но это была уже другая жизнь: с другими законами, проблемами, ощущениями, даже запахами. Я стоял на берегу Днестра и явственно чувствовал, что именно здесь замкнулся очередной круг моей судьбы. Что было дальше? Если совпадут многие обстоятельства, в частности будет желание читателей, которым я, конечно, изрядно надоел своим длинным повествованием, то я расскажу и об этом.
Послесловие
Я начал эту книгу без вступления. Да и о чем собственно в нем скажешь? Книга, как и жизнь человека, просто берет и начинается. Что же я хотел сказать и о чем рассказать в своем повествовании? Должен отметить, что не считаю свою судьбу рядовой. И не в силу ее особенности, а в силу того, что исторический вихрь протащил меня по путям, по которым не ходили мои предки и, дай Бог, не пойдут потомки. У меня была потребность рассказать о русской семье, о русском человеке, о русской судьбе, как они складывались в последние десятилетия. Мне представлялся интересным, мой, пусть далеко не бесспорный взгляд на нашу историю. Конечно, в моих воспоминаниях больше вопросов, чем ответов. Но что поделаешь, если именно таким было время, на многие вопросы которого история до сих пор не ответила.
Главный из них: можно ли было жить по-другому, идти другим путем, применять другие методы? Я считаю, что другой путь был, хотя в последние годы, а я начал писать свои воспоминания, если не считать подготовительного периода, еще в конце-70-х — начале 80-х, продолжил в ноябре 1990, а закончил в апреле 1992-го, жизнь показала, как нелегко свернуть Россию с пути жестокости, тоталитаризма и насилия, что нужно постоянно искать корни наших бед и в нас самих. Думаю, что все эти вопросы нужно решать только всему народу сообща. Надеюсь, что единственное, в чем не сможет обвинить меня читатель, это в необъективности и приукрашивании своей роли в описанных событиях. Кому-то мои описания могут показаться натуралистическими или даже очернительными. Скорее всего, моим сверстникам, большинства из которых уже нет в живых, что позволило мне, в мои 82 года, писать о событиях и людях, не оглядываясь на их глаза, полные укоризны. Что поделаешь, люди редко признают правду о себе самих. Я писал, чтобы попытаться показать, какими видел русских людей в XX веке. Видел в обстоятельствах великих, несчастных, преступных и трагических. Какими были обстоятельства, такими были и люди. Среди нас не было суперменов или чудо-богатырей. Мы были просто люди, и этим все сказано. Я пытался подать материал по возможности в веселой тональности. Но это не означает, что при написании этих строк не приходилось плакать, вспоминая минувшее, или не спать многие ночи. Как бы там ни было, я написал, что хотел, представляя свой труд суду возможного читателя.
Львов, 2 апреля 1992-го года.
