- И теперь не скажешь, откуда все это знаешь?
- Не клянчи, мутоша, все равно не скажу.
- Ладно… - сказал Птицелов. - А еще меня совесть мучает из-за Циркуля.
- Из-за Циркуля-то с чего?!
- Он спросил меня: правда ли то, что его похитили, или просто бред?
- А ты?
- Ля сказал, что правда.
Облом присвистнул.
- Так ты думаешь, он из-за этого и вены?…
- Не знаю, - буркнул Птицелов.
- Да не парься ты, мутоша,- сказал Облом - Он в любом случае, законченный псих был… Не даром же в «Волшебном путешествии» участвовал Профессор Мегу на него нахвалиться не мог…
- А ты и про «Волшебное путешествие» знаешь? - удивился Птицелов.
- Еще бы! - Физиономия Облома расплылась в самодовольной улыбке. - Я эту бодягу и придумал!… Что, ложки гну, а?!
Птицелов потряс головой.
- Не-ет…
- То-то!
Помолчали.
Мировой Свет быстро тускнел. На круче замерцали редкие огоньки городка. Птицелову невольно вспомнился рассказ покойного Циркуля - чернота, засеянная ледяными искрами. Вздохнул: не похоже. Обычные тусклые огоньки среди развалин. Почти как у них в поселке мутантов. Только здесь электричество есть. Даром, что от города осталась лишь кучка жалких домишек. Большая деревня, а не всеимперская здравница, массаракш…
- А я ведь местный, - сказал вдруг Облом. - Родился на Курорте, вырос, бабу впервые здесь же попробовал… Роскошный город был. Не город даже, а целое ожерелье городов вдоль побережья. А какие виллы тут были! Белые лестницы каскадами спускались к морю. А на лестницах - светлокожие северянки… Аристократки! Они тебе деньги, подарки разные, а ты им - отдохновение от постылых мужей и столичной скуки. Как сыр в масле катался. Деньжата стал копить, думал дело свое небольшое начать, жениться на хорошей бабе, чтоб детей нарожала… А потом в восемьдесят четвертом какая-то сука… одну бомбу за другой… Ведь так и не дознались кто… Бомбовозы шли без опознавательных знаков. Наши, правда, не остались в долгу - вдарили сразу по всем, у кого было атомное оружие. А потом на всякий случай и по тем, у кого не было… И завертелось…
- А как ты в Неизвестные Отцы попал? - спросил Птицелов.
Облом покосился на него, хмыкнул.
- Догадался все-таки, - сказал он. - Попал, не стану врать. Бесполезно… Но это длинная история. И не для посторонних ушей.
- Я никому! - пообещал Птицелов.
- Верю, мутоша, - отозвался Облом. - После всех наших с тобой массаракшей - верю. И потом ты ведь не просто мутант. Ты мутант с биографией. Знаешь, что это такое?
Птицелов не успел ответить. Из вонючего воздуха соткался перед ними Штырь - худой, как жердь, делинквент, метивший в десятники и поэтому усердно выслуживавшийся перед начальством.
- Вот вы где прохлаждаетесь! - просипел он заложенным горлом. - А там господа начальники жаждут приобщиться к прекрасному…
Облом взвыл. Поднялся тяжело. Пробурчал:
- Будь проклят этот Отул и тот день, Птицелов, когда я решил испытать твой дьявольский дар…
- Ступай, ступай, Облом Сладкоголосый, - проговорил Штырь почти ласково. - Нечего свое красноречие на всяких мутантов тратить. Да и ты, Птицелов, не засиживайся. А то ребята вмиг всю водяру выхлещут. С них станется.
Чем больше груза вытаскивали дэки из трюма, тем дальше им приходилось бегать. Сначала вынимали те гербициды, что лежали сверху, потом пришлось одним грузчикам спуститься в трюм и подавать мешки на палубу, а остальным - перетаскивать их по деревянному и не слишком широкому трапу на соседнюю баржу. По мере освобождения от груза, баржа всплывала все выше, и вскоре груженые делинквенты сновали сверху вниз, а порожние - снизу вверх.
Мешки были тяжеленные - килограмм под восемьдесят каждый. А ухватить их толком не за что. Так и норовят выскользнуть, обжигая ладони, из рук да брякнуться в забортную жижу. Доставай потом. Комендант так и сказал: кто уронит, будет самолично нырять и втаскивать мешок на баржу. А как его вытащишь, когда глубина метра два с крышкой? Вот и пыхти, изворачивайся. И делинквенты пыхтели. Кто посильнее был, таскал мешки в одиночку, кто послабее - с напарником.
Птицелов мог и в одиночку, но Облом, который не выспался с перепою, не поднял бы и полмешка - пришлось подсобить приятелю Правда, напарник из него был никудышный, Облом то и дело останавливался, ронял мешок на палубу, стонал, утирал обильный пот, мученически хватал воздух раззявленным ртом, потрясал обожженными ладонями. Птицелов терпеливо ждал, радуясь передышке, но другие дэки поглядывали на них неодобрительно: чего, дескать, филоните? Сказано же, чем быстрее разгрузим баржу, тем скорее отправят на берег в бараки. А там жратва по солдатской норме, чаю хоть залейся, да не йодового, а настоящего, и нары с соломенными тюфяками. И, не выдерживая этих взглядов, Птицелов хватался за мешок, волоком тащил его к трапу, потом взваливал на плечи и переносил в трюм другой баржи, куда велено было перегрузить проклятые гербициды.
Только к позднему вечеру выволокли последний мешок. И сами - неопрятными, дурно пахнущими мешками - повалились кто где стоял. Комендант весь этот знойный мучительный день провел в каюте. Перед отбоем он, зевая, осмотрел опустелый трюм. Хмыкнул одобрительно, поднялся на верхнюю палубу, усеянную телами изможденных дэков. Подошел к полумертвому от усталости Облому, который сидел в стороне от других, прислонясь к причальному кнехту. Присел рядом на корточки, легонько хлопнул делинквента по лбу.
- Чего тебе? - пробормотал тот, с трудом разлепляя веки.
Увидев, кто перед ним, Облом попытался вскочить, но комендант придержал его. Вынул из кармана ухоженного кителя портсигар, раскрыл, протянул дэку.
- Ну что, Калу-Мошенник, - тихо проговорил он, - тяжек хлеб простого воспитуемого?
- Делинквента, господин комендант, - пробормотал Облом, выковыривая заскорузлым пальцем сигарету. - Революция отменила это позорное для гражданина Свободного Отечества звание.
- Ишь ты! - восхитился комендант. - Гладко излагаешь. Всегда силен был по этой части. Телом хлипок, а глотку драть здоров. Помню, как ты нас на погромы вдохновлял. Любо-дорого было послушать. И на акции любил ездить, особенно в богатые дома… Куда спрятал награбленное, господин бывший Неизвестный Отец? Поделись со старым соратником, не жадничай.
- Нечем мне делиться, господин бывший штурмовик, - проговорил Облом. - Отняли у меня все, еле ноги унес…
Неужели?! - изумился Туску. - А если я попрошу господина Птицелова выступить третейским судьей? Этот губошлеп, начальник охраны, утверждает, что мутант запросто отличает правду ото лжи.
- Запросто, - кивнул Облом. - Но я говорю правду.
- Верю, - сказал начальник. - Раз не боишься разоблачения… Одного не пойму, Калу, как ты утек от подельников-то? Я, к примеру, уверен был, что кончил ты свои дни в красной комнате. Изрек Папа свою коронную фразу насчет непослушного чада, вынул Странник из кобуры «герцог» двадцать шестого калибра, и - прощай, Калу-Мошенник!
- Вот ему, Страннику, и спасибо, - ответил Облом. - Предупредил, что Умник с Дергунчиком на меня зуб имеют и при каждом удобном случае Папе на мозги капают… Вижу, ты многое знаешь, Хлыщ. Не боишься?
- Кого? Тебя?! - Боос закатился в беззвучном хохоте. - Или подельников твоих, что в петле сплясали? - продолжал он. - Я теперь служу Свободному Отечеству, понял?! Верой и правдой. Если тебя это хоть немного утешит, Калу, могу признаться, что собственноручно вздернул Умника на Башне! Господина
