Выпили, преступили к трапезе. Хозяин хлебнул ложки две, задумался, встал:
— А приглашу-ка я хозяюшку нашу. Гости же в доме, а не по-нашему выходит. — И на этих словах дед встал, взял палку и вышел.
За столом тут же оживилось: молодежь о чем-то своем защебетала. Да и Степан с Семеном то же о своем зарядили — будто со средины разговора начали. А Мальцев, насупившись, наворачивал сытную похлебку, поочередно протягивая руку то к одной заедке на столе, то к другой. То черемшой хрустнет, то от домашней колбаски куснет. А за столом все громче и громче подымались голоса Степана и Семена:
— Да…вот, и не брала его никакая пуля, никакой взрывпакет. Такой вот был олигарх. Глубоко заговоренный. И надо ж выходит он как-то из своего банка, — весь в охране. И тут на него сверху мраморная статуя, им же купленная, вниз, — ба-бах! В лепешку олигарх и вся охрана при нём…. Или вот, был случай…
— Врут всё ваши случаи! Сколько душегубов сталинских за восемьдесят лет прожили и умерли в тиши и довольствии! Пока сам этим падлам об их паскудстве не напомнишь и Бог не напомнит! Око за око. За зуб — два зуба!
— Это называется 'эскалация насилия'. На кулак — палкой, на палку — ножом, на нож — пистолетом…..- вставил слово знатока Петр Андреевич, начальник ЧОПа.
— Вот! Вот! Так и надо. А лучше сразу, последней стадией 'эскалации': только вякнул что не по делу — сразу кувалдой про меж рогов! Что б зря не блукал.
— Тише ты! — посоветовал Петр Андреевич.
— А ты, чё всё лезешь? Не твое дело!
— Я к тому: отец у две…
— А…,- Сельхозпроизводитель начал, было приподыматься над столом, гневный, но тут скрипнула открываясь дверь и в щель просунулась отцовская палка. Как тут же Семён споро вдавился в лавку, и принялся усердно хлебать из миски, попутно что-то в ней сортируя ложкой. Его брательник, супротивник — 'лесной' директор, тоже от него не отстал. Засноровил кидать ложкой щи в рот.
Дед зыркнул вострым белым взглядом. Кажется, всё понял, но молча, уселся во главе стола. На свое место — кряжистый стул со спинкой повитой, будто стянутой гнутым стволом молодого дерева. Ни чего не сказал, два раза размеренно вкусил подстывших щей и лишь, потом негромко молвил:
— Не выйдет матушка к столу. Недужится ей.
Принесли кашу, дед её также раздал с приглядкой, и налил по второй кружке браги.
После как доели кашу, повариха принесла и поставила на стол блюдо с бараньим остовом, где на костях еще было мясо, и махнул рукой Петру Андреевичу и сказал, как старшему.
— Ну наливайте, ребятки. Потом в баню. А я полежу пока.
И ушел из-за стола. Сгобленый, на палку тяжело опиравшийся. Будто сдули его, выпустили завременные силы и молодечество.
Тут изрядно выпив и закусив жареной на открытом огне бараниной, все 'застоловщики' цепляясь за стены и от того дурашливо над собой гогоча перебрались в просторную русскую баню. Откуда выбегали нырять в холодную речку и опять же гоготали.
Из бани вышли никакие. Сев на завалинке перед 'теремом' приняли еще по кружке браги. После чего их, никаких, растаскивали по комнатам и кроватям местные егеря да конюх.
Егор среди ночи проснулся, выбрался на двор и спустил лишнюю жидкость с пригорка. А в дверях столкнулся с хозяином.
— Присядем, Георгий.
Егор тупо сел. Дед протянул ему кружку и молвил:
— Выпей-ка. Мне надо, что бы ты меня услышал.
Егор выпил, и хмель не исчезла совсем, но ушла из головы, придавилась где-то внутри тела. Фальшивый Старовер сел рядом.
— Зря вы это дело затеяли. Зря.
— Про какое вы, такое дело? — Все еще ничего не понимал Егор. А Дед и сказал:
— Да с Фонариком Солнечным.
Егора обдало жаром, мир завертелся и начало теряться ощущение реальности:
— Откуда…. Да вообще…
— Молчи. — Дед прикрыл ладонью его рот, — Я в этих лесах хозяин. Без меня тут, если что и деется, так- то вон тех, что в погонах. — И он кивнул на дом, верно намекая на майора Мальцева. — Ну, так мне все равно: всё известно.
Сороки мне вести на хвостах носят. Медведь — бирюк записки под корягой оставляет. Белки в орешках малявы подкидывают…. Зря, говорю, вы затеяли шебуршню вашу. Недоросли — все вам баловство.
Так Мишке и передай. А то подумаю еще, что зря его тогда из болота вынул.
Так мне, что? Времечко вспять воротить? Тьфу — да что б захлебнулся он той тиной болотной, паршивец! Спроси у него.
Дед хлопнул его по плечу и ушел. И Егор с пустой головой лунатиком отправился следом — спать.
Егор проснулся от тягучей боли в шее. Открыв глаза, понял, что спал не естественным образом. Быком, упершись в стенку, так и застывшим в стремлении прободать бревно. Выползши из дома, Егор уселся на привычную уже завалинку и тяжко вздохнув, посмотрел на здешний пейзаж.
С пригорка видно было, как в утреннем тумане два человека вышли на заливной лужок. На стык двух речушек ли, ручьёв. Как посмотрели куда-то ввысь, прикрывая ладонями — козырьками глаза. Перекинулись парой фраз отдававшими веселящим эхом в утренней тиши и взялись за косы. Соприкасания двух острых полосок металла с сочной плотью жизни сопряжено вплетали в девственно чистый воздух звуки человеческой сути — рушить жизнь, ради жизни. 'Вжиг, вжиг!'. И мир окружающий не противился этому насилию — принимал его как должное, обязательное и неотъемлемое от себя.
В этом кружащимся мире должны быть точки опоры бытия.
Из дня в день, вставая с первыми лучами солнца, вознося руки в хвале Его свету, человек выходит на одно и тоже поле, клочок его и Его земли, и совершает над ним действа, диктуемые цикличностью дней года, урожайностью, сменой культур. И эти действа в своей вековой осмысленности, в кажущейся бездумности — обряд Божественной силы и значения — момент постоянства, — точка вневременности, — проявление сил вселенских.
И, как результат их противоборства, — устойчивость этого, кажущегося хрупким бытия.
Человек выходит в поле. Человек смотрит в небо. Человек берет косу…
Два человека накосившись, но, не подобравши в стог сено, возвращались с поля. Это был Степан Алексеевич и молодой человек. Они заметили его, млеющего в целебной смеси полевых, лесных, да и речных флюидов. Похмелье даже не успело, и вякнуть о себе, — вот уж и незаметно улетучилось вместе с поганым привкусом во рту. Косари подошли, и лишь в близи Егор понял, что молодой человек, это девушка, стриженная под 'каре'.
— Познакомьтесь Георгий — моя дочка: Ольга.
— А что она тоже в тайге скрывается, как ваш дед — колчаковец?
Тут, засмеявшись, вставила свое слово девушка,
— Нет, я из города сюда Дипломную писать приехала. В городе невозможно же — друзья, попойки, — сплошная личная жизнь!
— А-а! Вот и продались за глоток тишины прадедушке в рабство. Что он, мироед, пашет на вас, бедной? Спозаранку в поле гонит горбатится!
Девушка Ольга опять залилась смехом:
— Это физкультура. По крайней мере, прекрасная замена шейпингу. Очень полезно для тазобедренного сустава и для всего позвоночника. Сейчас с утра в баню, потом в речку и пробежка до дому — и будет полный фитнесс!
— Красавица, наверно медик по образованию?
— Красавица: и медик, и будущий археолог. Если вы не заметили — очень совместимые, близкие занятия. И всё от стремления: в чем ни будь покопаться.
