и только. Видимо, я не был рожден героем. Моим принципом всегда было — живи и дай жить другим.
Я только кивнул головой, ничего не сказав в ответ, но в душе я не винил Верлупа. Человеку, не испытавшему всех ужасов оккупации, легко прийти к выводу, что каждый гражданин обязан взяться за оружие ради защиты отечества. Но при этом часто забывают о вероятной судьбе его семьи.
Помедлив немного, я спросил:
— Каким же обрядом вы вступили в движение Сопротивления?
— Как это ни странно, но именно жена убедила меня в необходимости этого. Руководитель группы (его звали Хендрик), в которую я в конце концов вступил, уже несколько раз предлагал мне присоединиться к ним. Он знал, что характер работы позволяет мне свободно передвигаться по заводу, и рассчитывал, что я помогу группе организовать саботаж или собрать нужную информацию. Я сразу сказал, что саботаж исключается. У немцев была хорошо разработанная система контроля, и им не потребовалось бы много времени, чтобы определить, какой цех завода несет ответственность за брак в лампах или переключателях. Я прямо заявил Хендрику, что, попытайся я совершить что-либо подобное, немцы изловят меня за пару дней. Но я согласился ставить его в известность, когда какая-либо специальная партия оборудования будет готовиться к отправке с завода. Если он вместе со своими ребятами взорвет это оборудование, когда оно уже ждет отправки и находится в грузовых вагонах, меня это не будет касаться.
— Так вы начали передавать информацию движению Сопротивления?
— Да. Так продолжалось несколько месяцев. Одно цеплялось за другое. Однажды ночью они решили взорвать одну из лабораторий, где испытывалось сверхсекретное оборудование. Я лучше многих других знал завод, как и маршруты немецких патрулей, поэтому-то они и выбрали меня в проводники. Никогда в жизни не испытывал я такого страха, как в тот раз!
Я начинал постепенно симпатизировать Верлупу. Его ребяческая усмешка была заразительной, и если раньше я усматривал тщеславие в его отношении к физической подготовке, то теперь его признание, что он не был прирожденным смельчаком, подкупило меня.
— Итак, к концу сорок второго года вы стали полноправным членом группы Сопротивления. Согласно сведениям, которыми я располагаю, вам везло. Каждый раз, когда вы уходили на задание, немецкие патрули, которыми кишела местность, не мешали группе. В тех же случаях, когда вы пропускали операцию, группа, посланная на ее выполнение, попадала в засаду. Как вы это объясните?
Верлуп развел руками:
— Как я могу объяснить? Это одно из тех явлений, которые не поддаются объяснению. Почему некоторые люди выигрывают в карты, а другие всегда проигрывают? Это уж как кому повезет. Я знаю, что это порождает разного рода слухи.
— А что вы скажете по поводу пропущенных вами операций? Мне рассказывали, что пустяковый кашель или легкая простуда подчас служили для вас поводом отказаться от участия в той или иной операции.
— Это тоже верно. Послушайте, полковник, я не знаю, участвовали ли вы когда-нибудь в ночных вылазках. Так вот. Предположим, вы стоите в темноте, сдерживая дыхание. Вы слышите малейший шорох, похожий то на скрип солдатского сапога, то на шуршание ремня винтовки, взятой наперевес. А вы стоите, как статуя, и молите бога, чтобы ничто не выдало вашего присутствия. И вот если какой-нибудь идиот начнет чихать или кашлять в самый ответственный момент, то все пропало. Одно покашливание может выдать десятерых, поверьте мне. Я никогда не взял бы с собой человека, страдающего кашлем. Вы со мной согласны?
— Это разумно, — заметил я, ловя себя на мысли, что соглашаюсь с Верлупом. — Но я слышал и другое. О взрыве моста, но не того, который следовало уничтожить.
Верлуп покраснел.
— Я не знаю, кто вам рассказывал об этом, — сказал он с сердцем, — но, во всяком случае, этот человек не может быть моим другом. Действительно, я взорвал не тот мост, но это не дает оснований заподозрить во мне немецкого агента. И все же я взорвал мост. Иногда самолеты бросают бомбы мимо цели. Разве членов экипажа такого самолета можно назвать шпионами?
Я не мог ответить на этот вопрос, к тому же Верлуп поразил меня своей прямотой и убедительностью ответов. Он признался, что далек от того, чтобы быть героем, и все же выполнял задания честно. Может быть, Хендрик ошибся в своих подозрениях? Хендрик был человеком другого склада, и, может быть, то обстоятельство, что Верлуп представлялся ему недостаточно смелым, заводило Хендрика слишком далеко в его оценках. Раздумывая над этим, я взял еще одну сигарету и протянул пачку Верлупу. Он улыбнулся и жестом руки отказался: — Спасибо, не курю.
— Извините, я все забываю. Вы, наверное, считаете, что курить вредно?
Пачка сигарет лежала поверх его бумажника. Я взял бумажник и вынул фотографию. — Ваши жена и дочь?
— Да, — ответил он с гордостью.
— Дружная семья. А это что? — я показал на прямоугольную белую карточку с печатными знаками на одной из сторон. В углу была фотография Верлупа с подписью.
— Это мой заводской пропуск. У большинства рабочих зеленые пропуска для входа через главные ворота, а у меня специальный — белый, который давал мне право проходить в большую часть цехов завода.
— Так. — Теперь я решил пустить в ход свой главный козырь. Взяв в руки карманную книжку- календарь, я стал перелистывать страницы, наблюдая при этом за выражением лица Верлупа, которое оставалось равнодушным. — На каждой странице группы цифр, — заметил я. — Смотрите, здесь шестьдесят шесть и пять десятых, затем шестьдесят два и шестнадцать. На следующей странице шестьдесят шесть и четыре десятых, шестьдесят четыре и снова шестнадцать и так далее. Можете объяснить значение этих цифр?
Верлуп взял календарь у меня из рук и стал просматривать его. Через несколько минут, к моему удивлению, он расхохотался.
— Прошу меня извинить, — сказал он, видя мое удивление, — я не должен был так смеяться. Я понимаю, что вы предполагаете, но это не то, уверяю вас. Это не шифр для связи с немцами. Все значительно проще. Каждый день после гимнастики или плавания я проверял свой вес, пульс и частоту дыхания. Шестьдесят шесть и пять десятых означает шестьдесят шесть с половиной килограммов, шестьдесят два — пульс в этот день, а шестнадцать — число дыханий в минуту. Вот и все.
Мне ничего не оставалось, как засмеяться вместе с ним.
Рассматривая записную книжку, я положил сигарету в консервную банку, служившую пепельницей. Взяв сигарету снова, я с досадой обнаружил, что она погасла. Не раздумывая, я протянул руку к коробку спичек, лежавшему среди вещей Верлупа, и тут случайно заметил на лице Верлупа волнение. Я взвесил коробок на руке и встряхнул его так, что содержимое загремело, как погремушка. Тогда я открыл коробку и разложил спички на столе. У Верлупа, казалось, остановилось дыхание.
Я положил спички в ряд. Их было около дюжины. На первый взгляд все они казались одинаковыми, но, приглядевшись внимательнее, я увидел, что головки четырех из них были более бледного оттенка, чем остальные. Я посмотрел Верлупу в глаза и сказал:
— Я расскажу вам одну небольшую историю. Года два назад два брата, голландцы, пристали на лодке к побережью Англии. В Голландии они умышленно создали себе репутацию лиц, сочувствующих Германии, и после соответствующей подготовки были направлены гестаповцами в Англию со шпионским заданием. Им приказали выдать себя за беженцев, а после получения разрешения английских властей на проживание в Англии направлять немецкой разведке требуемую информацию. К несчастью для врага, оба голландца оказались настоящими патриотами. Они обманули немцев. В качестве доказательства своей искренности они показали нам хитроумный метод передачи информации, которому их обучили. Нужно ли мне рассказывать вам об этом методе?
— Как хотите. — Верлуп пожал плечами. — Хотя я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
— Немного терпения. Дело в том, что у братьев было несколько коробков спичек. Одни спички были настоящими, другие — поддельными. Головки последних были сделаны из специального химического состава, который после смачивания позволял наносить тайнопись. Такие спички походили на настоящие,
