— Жители города были очень добры к нам, — ответила она. — Мэр основал специальный фонд в честь моего мужа, и многие из тех, кто жил в достатке, пожертвовали крупные суммы. — Она замялась, а через минуту добавила: — Мне было неприятно брать эти деньги.
— Почему?
— Не по той причине, о которой вы можете думать. В день возвращения муж был почти в обморочном состоянии. Мне пришлось самой раздеть его и уложить в постель. Под бельем на поясе у него висели толстые пачки денег. Я не считала их, но там наверняка было несколько тысяч гульденов.
— И вы не знаете, откуда он взял эти деньги?
— Знаю. Он был искренен со мной. О деньгах я спросила, когда ему стало лучше. Он рассказал, что после бегства из лагеря ему однажды пришлось скрываться в канаве, пока мимо не проследовала колонна немецких грузовиков. Неожиданно над головой появился английский самолет. Он стал пикировать и обстреливать колонну из пулемета. Один из грузовиков загорелся, два находившихся в нем солдата кинулись прочь. В суматохе, последовавшей за налетом, муж пробрался к грузовику и вытащил из кузова два или три ящика, надеясь найти в них продукты. Вскрыв ящики, он увидел, что они полны денег. Очевидно, это был грузовик дивизионного кассира, который вез деньги. Муж рассудил так: это одна из немногих удач, которые могут выпасть на долю человека во время войны, и взял денег столько, сколько мог унести.
— Я не думаю, что кто-нибудь станет порицать его за это, — заметил я. — Если бы я вырвался из концлагеря, то постарался бы получить суточные и подъемные.
В это время на лестнице послышались шаги.
— Это, должно быть, муж, — растерянно проговорила госпожа Сандер. — Нам нужно что-то придумать… Он не должен подозревать…
— Позвольте мне взять это на себя, — перебил я ее, — Не беспокойтесь.
В комнату вошел мужчина среднего роста, худощавый, с копной светло-русых волос и голубыми глазами. Он был явно удивлен, увидев в комнате жены человека в офицерской форме. Я тотчас же поднялся и представился.
— Подполковник Пинто из миссии голландской контрразведки. Зашел уточнить некоторые вопросы, а ваша супруга любезно предложила мне выпить чашечку кофе.
— Что вам нужно узнать? — спросил он резко.
— Я выполняю поручение начальника разведки одного из наших соединений, — вежливо ответил я. — Им удалось захватить несколько старших офицеров СС, которые позднее предстанут перед судом как военные преступники. Два из них действовали в этом районе и жили в вашем доме. Мне поручено выяснить, как вели себя эти люди, виновны ли они в каких-либо преступлениях и тому подобное.
— Как фамилии этих офицеров? — спросил Сандер.
— Один носит фамилию фон Бухвальд. Второй — Хауптманн, — ответил я спокойно.
Веки Сандера слегка дрогнули. Мускулы лица напряглись.
— Фамилия Бухвальд мне ни о чем не говорит. За четыре года в нашем доме останавливалось больше десятка немецких офицеров. Некоторые оставались всего по нескольку недель или даже дней. Я не помню человека с такой фамилией. Хауптманн — это другое дело! Мы оба помним Хауптманна. Правда, моя дорогая? — закончил он, обращаясь к жене.
В течение какой-то доли секунды я подумал, что последнее замечание имело двоякий смысл.
— Ваша жена только что сказала мне, что майор Хауптманн жил здесь и выехал при отступлении немецких войск. Не хотите ли вы выдвинуть официальное обвинение в его адрес?
— Значит ли это, что мне придется выступать свидетелем на суде? — спросил Сандер.
Я пожал плечами.
— Как бы я ни ненавидел нацистов, признаюсь, я не могу обвинить в чем-либо майора Хауптманна. Держал он себя довольно корректно. Он был инициатором моего ареста, но может всегда заявить, что только выполнял свой служебный долг. В глазах нацистов я был виновен в преступлениях против рейха, и Хауптманн не виноват в том, что я заработал вот это. — Сандер отвернул рукав рубашки. На тыльной стороне левой руки я увидел два круглых шрама, каждый величиной с небольшую монету. — Это случилось тогда, когда Хауптманн передал меня гестапо. Мне, конечно, трудно сказать, как вел себя Хауптманн после моего ареста, — произнес Сандер, поглядывая на жену, — но до этого у меня не было оснований обвинять его в преступлениях против человечности.
У меня снова промелькнула мысль, что это внешне безобидное замечание имело скрытый смысл. Госпожа Сандер сразу же пришла на помощь мужу.
— Об этом не стоит беспокоиться, — сказала она. — Майор Хауптманн всегда держал себя очень учтиво. Кроме того, в последние месяцы у него было слишком много забот из-за неудач на войне, и времени обижать одинокую женщину не оставалось.
Я решил, что наступил момент закончить беседу.
— Спасибо, за гостеприимство, господа Сандер. К сожалению, мне пора. Кстати, — добавил я, обращаясь к мужу, — я был бы признателен, если бы вы зашли ко мне, чтобы сделать официальное заявление, которое я мог бы направить в соответствующие инстанции. Такого рода формальности просто необходимы. Вы могли бы прийти сегодня после обеда?
— Я думал, война кончилась, — ответил Сандер, — но вижу, что ошибался. Мы по-прежнему должны повиноваться военным приказам, хотя форма их изменилась.
— Это не приказ, — ответил я, заставив себя улыбнуться. — Это предложение. Оба офицера жили в вашем доме. Вы, очевидно, не против справедливого суда над ними?
— Не могу отказать, если речь идет только об этом. В любом случае мне нечего делать. Из-за отсутствия краски типография сейчас работать не может.
Вернувшись в свой кабинет, я долго размышлял над тем, как найти правильное решение возникшей проблемы. Наконец в голову мне пришла мысль воспользоваться приемом, который не раз выручал меня в трудную минуту. Вызвав дежурного, я приказал отыскать среди захваченных архивных документов записную книжку или дневник офицера, желательно со знаками воинского отличия на обложке.
Все было готово, и я стал ждать появления Сандера.
Сандер пришел около четырех часов дня. Мне показалось, что он сейчас был в лучшем настроении, чем утром. Но в то же время я чувствовал, что он подготовился к встрече и был начеку.
— Ну что же, господин Сандер, у меня, вероятно, больше опыта в составлении документов. Если хотите, я продиктую вам все то, что вы должны написать. Прошу не стесняться и поправить меня, если вы сочтете нужным. Вас это устраивает?
— Не возражаю, — ответил Сандер,
— Хорошо. Ваше имя? — Эрнст.
— С этого и начнем: «Я, Эрнст Сандер, проживающий там-то, настоящим заявляю, что показания, данные 14 июня 1945 года, являются добровольным признанием и сделаны по моему личному желанию».
Я сделал паузу и посмотрел в его сторону.
— Это вступление необходимо для того, чтобы представители защиты в суде не могли заявить, что признание получено от вас под давлением. Так на чем мы остановились? Ах да, «по моему личному желанию». Продолжаем. «После прихода оккупантов в Голландию и до моего ареста гестапо в конце прошлого года — точные даты можно указать позднее — различные офицеры немецкой армии жили в моем доме. Как я понимаю, следствие прежде всего интересуется двумя из них — полковником фон Бухвальдом и майором Хауптманном. Я не помню офицера, носившего первую фамилию, но хочу заявить, что никто из офицеров, живших в моем доме, никогда не проявил неуважения ко мне или к моей жене. Во время моего ареста в нашем доме жил майор Хауптманн. Он держал себя как подобает офицеру и порядочному человеку. Я также заявляю, что его дружеские отношения и помощь убедили меня в необходимости сотрудничать с немецкими властями и содействовать осуществлению их планов. Я передал Хауптманну большое количество информации о голландском движении Сопротивления и получил за свое предательство хорошую плату. Мой арест был подстроен специально». Сандер вскочил.
— Что вы говорите? — закричал он. — Вы хотите заманить меня в ловушку! Но я не подпишу этого заявления!
